В общем, никаких прикосновений. Никаких слов. Никаких взглядов. Нет, вру — Борис иногда смотрит, но будто бы защищает.
Мы весь сезон живем с Виталькой в крошечной палатке. Пару раз пришлось даже переодеваться при нем. «Отвернись!» — и все. Ни разу не пытался хоть краешком глаза подсматривать — это же спиной чувствуешь.
Через много лет я видела его картину в Псковской галерее. Она называлась «Журавли» — деревенские белоголовые мальчишки смотрели на птиц с крыши сарая. Ничего особенного, если бы не кренящийся ракурс, от которого кружилась голова. Главное — там было много неба.
Братство-сестринство так и осталось для меня высшим типом отношений.
А еще, если использовать современную терминологию, мы выпали из информационного поля. У нас не было рации — таскать тяжело, и если бы что изменилось в мире, для нас это не имело никакого значения. Государственный переворот, прилет инопланетян, третья мировая — у нас все остается по-прежнему. Виталька мельчит топориком медвежатину и угощает всех котлетами с диким чесноком, Ермаков маркирует свои ксенолиты, Борис нежно припал к гитаре и услаждает наш слух:
Не верьте погоде,
Когда проливные дожди она льет.
Не верьте пехоте,
Когда она бравые песни поет…
Погоде мы, конечно, не верим, но что-то она к нам слишком сурова. Ермаков говорит, что у него это самый тяжелый сезон за десять лет — столько воды на нас вылилось.
Но вернемся к информации. Единственная информация, которую наш бравый коллектив извлекает из окружающей действительности — это история геологических процессов небольшого региона. Мы с Ермаковым вроде профессионалы (разрешите уж и мне примазаться!), но инженер с художником тоже заражаются нашим азартом и даже притаскивают с горящими глазами какие-то образцы. Некоторые шеф отбраковывает сразу, при виде других довольно усмехается. Иногда популярно объясняет суть своих теоретических построений — почему один разлом моложе другого. Я потом должна буду подтвердить это изотопным анализом.
Информация, не имеющая никакой практической пользы.
Азарт грибника понятен — грибы можно съесть.
Азарт коллекционера живописи — тоже. Картину можно продать.
А мы чем занимаемся?
Редкую прививку я тогда получила — восприятие, не опосредованное культурой. Естественный, так сказать, взгляд на вещи, в отсутствии некоторых маркеров иерархии. Мне, собственно, было без разницы, художник Виталий или нет. Наверное, я не так бы его воспринимала, встреться с ним на престижном вернисаже.
Мое камчатское существование было гармоничным — потому что экологичным. Полное отсутствие поводов для раздражения.