Мироздание не собиралось наказывать — только предупредило.
Я все поняла.
Через тридцать лет я с ними наконец увижусь — так странно, в пяти остановках от моего дома и как раз тогда, когда я раскрыла тетрадь. Но встречают меня только двое. Виталий умер несколько лет назад. Не смог приспособиться к обстановке, объясняет Шеф. Очень прозаично — не смог приспособиться. К вулканам, медведям и лошадям мог, а к нынешнему беспределу не смог. И тут я понимаю, что его-то мне больше всех и не хватало.
Поэтому у нас грустное застолье. Но постепенно расслабляемся, начинаем вспоминать смешное.
— А помнишь, как ты Виталю достала? — веселится Шеф.
— Ей-богу, не помню.
— Ну, как же, как же, он еще утром вылезал из вашей палатки и орал: «Меняю Флэсси на банку сгущенки!»
Правда ничего не помню. Вытеснение какое-то.
— А почему это?
— Флэсси, ну ты все такая же, — смеется Билл. — Это, понимаешь, чисто мужская проблема — весь сезон спать в палатке рядом с девушкой, но чтобы ни-ни! Это ж какую силу воли надо!
Теперь уже смеюсь я. Какую силу воли! Три месяца не замечала никакой проблемы.
Жалко Витальку.
…………………
Иду домой по темной улице. Мне было хорошо — просторная квартира Шефа, его жена — плотная, немолодая, величественная в своей роли гостеприимной хозяйки, три богатыря-сына, каждый на голову выше отца. Покой и основательность. Грустный взгляд Билла — почти шестидесятилетнего, с грубыми тяжелыми руками слесаря и таким же, как раньше, печальным и понимающим выражением красивого лица.
Они были тогда молодцами. Мою восторженную нелепость, девичью непосредственность, трепет и жар — ничего они не спугнули. Хохмя и ворча, придираясь и подтрунивая, не дали своей мужской природе, азартной и победительной, устроить охоту, загнать в ловушку, показать свою силу. Ни словом, ни взглядом. Как братья. Ничего я не понимала, обижалась. Гармонии мне, видите ли, не хватало. А ведь они мне эту самую гармонию и обеспечивали все три месяца. Вытри слезы, дура.
Это место мне снится часто. Дорога (хотя там не может быть никакой дороги) идет вдоль серо-желтого склона конической горы, ее сыпучую монолитность протыкают большие конусы кроваво-бурого цвета и еще желтые поменьше, между ними серные выцветы, курящиеся из трещин дымки и запах, как в преисподней. Ни травинки. Иногда дует ветер, он несет песок, колет глаза и чуть завывает, задевая об острые торчащие камни. Странная смесь покоя и тревоги, утешения и опасности. Здесь всегда должно что-то произойти и никогда ничего не происходит.
Да нет, все уже произошло.