Цветная Триодь (Кекова) - страница 4

что хлеб для бедных,
а для бедных хлеб — это Божье слово.

* * *

Вечность — храм
со стеклянными стенами…
Ты уже приближаешься к ней
всеми листьями, жилами, венами
и сплетением мёртвых корней.
Можно сдаться ещё унизительней,
как дыхание, жизнь затая.
Чем ты проще живёшь,
тем пронзительней
будет горькая повесть твоя.
Только Богу — страдания крестные,
а тебя не оставят в беде
крины сельные, птицы небесные,
листья в воздухе, рыба в воде.
Брось ненужные тяжбы со временем,
чем томиться и плакать о нём,
то, что кажется мукой и бременем,
выжигай покаянным огнём.
Со смиреньем, с серьёзностью жреческой
съешь последнего хлеба ломоть —
пусть оградой души человеческой
остаётся по-прежнему плоть,
неуёмная, жалкая, грешная,
обречённая плакать и ждать,
безнадежная и безутешная,
как дитя потерявшая мать.

* * *

1
Светит солнце в сердцевине мира,
отчего же край небес свинцов?
Ходит птица в зарослях аира,
ищет разбежавшихся птенцов.
Солнца луч, как сладкая заноза,
в теле пробудившейся реки.
Золотая северная роза
на волну роняет лепестки.
Закрывает раковина створки,
что-то непонятное шепча,
и горит, как факел, на пригорке
жёлтая адамова свеча.
2
Если высечь искру силой тренья,
можно сердце заново зажечь,
чтоб случались поздние прозренья
и скупая вырастала речь.
Среди слов, исполненных сиянья,
слово-солнце разрывает синь,
и горька, как слёзы покаянья,
медленно растущая полынь.
А в воде, средь волн её и складок —
весь земной и весь небесный мир…
День проходит — но и он не сладок,
словно корень Ирода — аир.

* * *

Тянут лица вверх лопухи, крапива,
астрагал, душица, зелёный зонтик.
В шалаше просторном плакучей ивы
завершил удод небольшой ремонтик.
Я глаза закрою — и вижу снова,
как, дрожа, цветок обнажает пестик,
минарет узорный хвоща лесного
и сурепки жёлтой нательный крестик.
Жизнь течёт потоками жаркой крови
и бежит ручьями прохладной лимфы,
а река смеётся и хмурит брови,
искупая этим банальность рифмы.
Муравьи по берегу ходят строем,
и небрежно ветер ломает сучья,
и роятся рифмы пчелиным роем,
и шмелями в небе гудят созвучья.
Ангел крылья в синей листве купает,
мотылёк парит в ореоле света,
и такой — прислушайся — наступает
благодатный час на исходе лета,
что сосна — сестра твоему предплечью, —
на лицо воды уронив иголки,
видит, как родник истекает речью,
создавая плоть многошумной Волги.

* * *

Где река бежит
за седьмой горой,
человек лежит
на земле сырой.
Отлежал бока
человек ничей,
и течёт река
из его очей.
Видно, нет над ним
никаких властей —
и восходит дым
от его костей.
Свод небес дрожит,
а вода бежит,
на сырой земле
человек лежит.
Лес скрывает тьму,
мглу хранят поля…
Говорит ему