В окаянных созвучьях метели, в её заунывных напевах
я пытаюсь услышать рассказ о юродивых девах,
в чьих сосудах иссяк золотистый елей.
Ветер воет, как волк на луну. Век становится злей
кровожадной гиены, голодной собаки.
У юродивых дев пять светильников гаснут во мраке.
Ты же, Господи, их пожалей.
Пожалей их, юродивых, словно овец шелудивых,
Нас, Господь, пожалей — обнажённых, худых, нерадивых,
нас, забывших затеплить огонь негасимых лампад,
выбирающих смерть и распад.
Было время сиянья, о, эти мгновения, где вы?
Были дни покаянья как некие мудрые девы,
что безлунною ночью выходят встречать Жениха.
Их сосуды полны драгоценною влагой елея.
Снег лежит на земле, сиротливо и смутно белея,
Закрывая собой незажившие язвы греха.
А когда-то — ты помнишь? — цвели медуница и клевер,
Белый голубь садился на тёплый колодезный сруб,
Как прозрачные тени, слова отделялись от губ —
так, наверно, Господь отделяет пшеницу от плевел.
И не думали мы, по ночам отражаясь друг в друге,
что разбилось былое, как некий скудельный сосуд,
что уже приближается свадебный пир — и на Суд
скоро нас позовут расторопные слуги.