Рефлексы — ответы на воздействия внешнего мира, от самых простых до неимоверно сложных. Вот все, что может физиолог обнаружить в работе мозга. И с этого воззрения Павлова не сбить никому. Отражение мира — вот что такое сознание. И что бы ни говорили Павлову об особых свойствах человеческого ума, он твердо стоит на своем. За ним великая правда жизни.
Павлов строит величественное здание новой психологии — науки о сознании, в фундаменте которой лежат незыблемые законы работы больших полушарий головного мозга.
Эта психология — учение о том, как вещество мозга, воспринимая раздражения, идущие из внешнего мира, порождает в ответ высшее проявление жизни — сознание.
В этой психологии нет места никаким свойствам сознания, не связанным с работой мозгового вещества.
Эта психология сливает воедино науку о сознании и науку о работе головного мозга.
Вот почему старая психология, верующая в бессмертную и нетленную душу, идет в атаку против учения Павлова.
Битва начата. Она не прекращается ни на один день. Ожесточенно, яростно, упорно Павлов громит противника, не оставляя камня на камне от его позиций.
Он перетряхивает все их возражения против теории рефлексов, он выворачивает все их нападки на ассоциации, он безжалостно обнажает изнанку их убогих мыслей, открывая главную, скрытую, замаскированную мысль — о двойственной природе человека.
Бессмертие души, населяющей смертное тело, — вот что защищают противники Павлова.
Бессмертная душа, связывающая все части смертного тела в единое целое, — вот что скрыто в писаниях о «структурности», о «целостности» духа и тела.
— Что за белиберда! — гневно восклицает Павлов. — Ну прекрасно, организм целый. Разве мы не знаем, что все в организме сцеплено, связано, объединено? Однако никто не отрицает, что система кровообращения — это одно, а пищеварение — другое, мышечная деятельность — третье. Привязались к структуре и забыли, что все складывается из отдельных частей. Взяли целостность, взяли сложность и позабыли, что она состоит из частей, что наше понимание целого основывается на знании частного.
— Игра слов! Судороги мысли! Словесное буйство! — негодует он. — Не признавать сходства в поведении животных и человека! Что за чепуха! — возмущается он, читая Келера. Скажите на милость, как это можно? И это профессор Берлинского университета отпаливает такие вещи!
Павлов гневно захлопывает книгу.
— Он, оказывается, в Берлинском университете читает психологию на богословском факультете, — качает он головой. — Там, конечно, не встанешь на нашу точку зрения! Только так можно понять это недомыслие. Муки анимизма, укоренившегося до последней степени, делают его и непоследовательным, и недогадливым, и противоречивым. Только так, — убежденно подчеркивает Павлов. — Я видел сколько угодно людей, медицински образованных, которые никак не могли одолеть того, чтобы разъяснить поведение больного, не прибегая к признанию активного самостоятельного значения внутреннего мира.