— Жаль, по чарке намахнуть нам с тобой не удалось, — сказал на прощание Саня Матвеев, пожимая Паше руку. — Ну, держись тут. Всего тебе, и чтобы живой вернулся!
— Удачи, — Шабалин приобнял сменщика и хлопнул по плечу.
— Кстати, на тебе, на удачу… — Матвеев сорвал с себя арафатку и сунул Паше в руки. — Полезная штука, тебе пригодится! Добром вспоминать будешь!
— Спасибо, — Шабалин тепло поблагодарил коллегу.
Колонна ушла обратно в Хмеймим.
— Итак, что мы имеем? — Паша сидел за столом, глядя на своих офицеров, заместителей командиров взводов и старшину, сидящих напротив. — Через четыре часа нужно будет менять людей на наблюдательных постах. Завтра отдаём одиннадцать человек на пять дней, через пять дней на "Клык" и элеватор уезжают следующие одиннадцать добровольцев. Кроме того, мы ежедневно должны иметь две пары в дежурной готовности, плюс, как все говорят, будем охранять полководцев. Плюс наряд по роте, как положено. И еще. Когда я был на совещании у Сурина, то слышал, что штаб готовит какое-то грандиозное наступление на Дэйр-Эз-Зор. А туда наступать может только группировка "Пальмира", то есть мы. Всяко очевидно, что нас привлекут в наступающие подразделения. Короче, забываем, господа, про сон и отдых…
В этот момент раздался звонок полевого телефона. Паша протянул руку и снял с аппарата трубку:
— Стрелковая рота.
— За ужином посылайте людей на пищеблок… — раздалось из трубки. — А то что-то вы сегодня припозднились…
Паша посмотрел на старшину:
— Макс, ты разобрался с кормежкой?
— Да, расход на личный состав отдал дежурному по пищеблоку. Сейчас сам схожу туда с четырьмя бойцами с термосами. Потом без меня сами ходить будут.
— Ну, тогда ужинаем, обустраиваемся и отдыхаем. На сегодня дел хватит…
Вскоре с пищеблока принесли еду, ничем не отличающуюся от той, которую варят в воинских частях, расквартированных в России: макароны с тушенкой, капустный салат, хлеб, масло, чай. От съеденных на обед кур-гриль уже и запах простыл, и поэтому все с жадностью накинулись на еду.
Разобрав манатки, Паша прикрепил над своей койкой фото супруги и ребенка, посмотрел на них, стараясь не впасть в сентиментальность. Какая же это была великая глупость, молодой эмоциональный порыв незрелого в бытовых делах зеленого лейтенанта! Как ни крути, а тогда, пару лет назад, между семьёй и службой Паша, движимый безумным мальчишеством, однозначно выбрал службу — ведь ему было в радость пропадать в бригаде, ставя свой "командирский голос" — отвергнув полностью семью, которая требовала много внимания и заботы, тогда как всего себя Паша отдавал морской пехоте. Осознавать это сейчас ему было бесконечно больно, и за эти два года он уже решил, что глупости, совершенные в молодые годы, нужно исправлять, конечно, если еще не поздно. Паша знал, что эти мысли, если им дать волю, могли довести его до нервного тика, что здесь, на войне, было бы более чем излишне. Нужно было ставить точку на всех этих рассуждениях, чтобы они не поглотили разум в период предстоящей боевой работы.