«Гибельный клинок» поехал естественным путем к вершине холма. Впереди показалось узкое плато, усеянное хорошо защищенными артиллерийскими окопами. Появление танка не осталось незамеченным, и навстречу ему поднялся шквал огня.
— Мегген! Каллиген! Уничтожить пушки.
Башня завращалась во все стороны, расстреливая снарядами артиллерию. К ним начали разворачиваться меньшие противотанковые автопушки, однако толщина брони «Гибельного клинка» была таковой, что снаряды на большой скорости рикошетили, с воем уносясь в ночь. Орудия «Чести Кортейна» стреляли в ответ, выстрелы подбрасывали людей и крушили орудия. Среди вражеских окопов расцветали вторичные взрывы от детонировавших боеприпасов. Снаряды «Разрушителя» высоко поднимали полусферы из земли и тел, а затем «Гибельный клинок» с ревом выкатился на небольшую возвышенность в центре холма и на разломанный кустарник с южной стороны. Круша оставшиеся деревья, танк «Честь Кортейна» пробирался через выжженные пни и стрелковые окопы, разрывая болтерным огнем солдат, бежавших от воплощения гнева Императора, в кровавые ошметки.
Внизу расцвели многочисленные красные сполохи. Банник нырнул обратно в башню.
— Четыреста семьдесят седьмой переходит в наступление, отставить огонь вперед. Резко влево, Шоам. Добьем их.
Он нырнул вниз, пробрался в башню наводчика и поднялся уже там. Расставив ноги по обе стороны от Меггена, он занял место у тяжелого стаббера. Добавив свои выстрелы к огненной буре, извергаемой сверхтяжелым танком, он принял непосредственное и деятельное участие в бойне, с бессловесным воем расстреливая людей.
Дворец имперского губернатора,
Очаг Магора
Гератомро
087398.М41
Достейн больше не мог спать. Ему не хотелось. Сны в равной степени восхищали его и вызывали отвращение. Он опасался, что, если будет спать слишком долго и погружаться в эту ночную преисподнюю слишком часто, отвращение пройдет, оставив только боязливую тоску по новым порокам, новым излишествам.
Но нарушения сна творят с человеческим разумом вещи не менее ужасные, чем худшие из кошмаров. Когда он двигал головой, казалось, внутри черепной коробки шевелится душа, тормозя все его ощущения. Во рту было сухо, не важно как часто Достейн пил, а еще он был безумно, ненасытно голоден. На краю зрения над предметами в комнате плавали крошечные черные силуэты, новые спутники, чьей верности он ни просил, ни желал.
Поэтому когда в дверях показался Дил, Достейн поначалу принял его за галлюцинацию. Один из скользивших силуэтов, обретших форму, и он расхохотался от страха и смирения.