— Еще чего! Мы же только пришли! Я хочу посмотре-е-е-ть.
В центре комнаты блестел полированной столешницей розового дерева огромный овальный стол, на котором красовались хрустальные графины с вином и бокалы. Там же примостились серебряная мельничка для табачного листа и целая батарея курительных трубок. На буфетной полке ждали своего часа жаровня и корзинка с маковыми головками.
— А неплохо они тут устроились, а, Пан? — прищелкнула языком Лира.
Она опустилась в обитое зеленой кожей кресло и почти утонула в нем, — таким оно оказалось глубоким. Ухватившись обеими руками за подлокотники, Лира выпрямилась, залезла в кресло с ногами и огляделась по сторонам. С портретов на нее с явным неодобрением взирали ученые мужи — почтенные бородатые старцы, облаченные в профессорские мантии.
— А интересно, о чем они тут разгова… — Лира осеклась на полуслове, поскольку за дверью раздались голоса.
— Говорил же я! Давай за кресло, живо! — выдохнул Пантелеймон, и послушная Лира с быстротой молнии скрылась за креслом. Правда, «скрылась» — это сильно сказано. Кресло стояло посередине комнаты, так что Лира просто притаилась за его спинкой, сжавшись в комочек.
Дверь отворилась, и комнату залил яркий свет. Один из вошедших держал в руках лампу. Из своего укрытия Лира видела только его ноги в темно-зеленых брюках да начищенные до блеска кожаные башмаки. Кто же это? Наверное, кто-нибудь из слуг. Вот он прошел через всю комнату и поставил лампу на боковой столик.
Низкий голос прорезал тишину:
— Лорд Азриел уже прибыл, Рен?
Это был голос магистра. Лира сидела ни жива ни мертва от страха. Альм дворецкого (собака, как у всех слуг) дробной рысцой протрусил через комнату и послушно улегся у ног Рена.
А вот наконец и сам магистр, вернее, его ноги в стоптанных черных туфлях, которые ни с чем не спутаешь.
— Никак нет, ваша милость, — ответил дворецкий. — И из аердока тоже никаких известий.
— Как только он приедет, проводите его в обеденную залу. Он, вероятно, будет голоден с дороги.
— Слушаюсь.
— Вы приготовили для него токайское?
— Как вы изволили приказать, урожая тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Помнится, это его слабость.
— Отлично. Я вас более не задерживаю.
— Прикажете оставить лампу здесь?
— Да, разумеется. И во время ужина зайдите еще разок поправить фитиль.
— Слушаюсь.
Дворецкий почтительно поклонился и вышел; его альм потрусил следом. Из своего ненадежного укрытия Лира видела, как магистр подошел к высокому дубовому гардеробу, стоявшему в углу комнаты, достал из него магистерскую мантию и, не торопясь, облачился в нее. Он двигался по-стариковски медленно и словно бы с усилием, ведь лет ему было немало, за семьдесят, хотя на вид и не скажешь. Ворона, альм магистра, примостилась на дверце гардероба и терпеливо ждала, когда процедура облачения закончится. Вот она тяжело слетела вниз и устроилась у старика на правом плече.