Ланка нянчилась с новорожденной, насколько позволяли силы. Но она с трудом оправлялась после родов, потому на помощь ей нередко приходила Гуля. И постепенно большая часть забот легла на маленькую азиатку. Михаил с тревогой следил за женой – он помнил, как равнодушна она была к своему первенцу. Но к девочке, казалось, она относилась лучше, хотя иногда, когда та начинала особенно громко орать, на лице матери появлялась досада. А Михаил сразу привязался к дочери, проводил с ней почти все свободное время, сам укладывал ее спать – и у него на руках малышка успокаивалась быстрее, чем у матери.
Устинья в свободное от дежурств время отсиживалась у себя в комнате, стараясь не попадаться Михаилу на глаза. Беременность она переносила на удивление легко, а если даже испытывала недомогание, то не ставила остальных в известность. В положении была и Гуля, и в глазах ее Михаил видел робкую надежду, что хоть второй ее ребенок останется жив. И удивлялся женскому инстинкту продолжения рода – казалось бы, такие времена настали страшные, а они все рожают. Он не знал, что самое страшное было еще впереди.
Дядя Гена уже почти не вставал, Михаил пытался хоть как-то облегчить его страдания. Он догадывался, что старик испытывает сильные боли, и вряд ли ему очень помогали просроченные таблетки от артрита в постоянном холоде и сырости, но тот на удивление редко жаловался. И даже просил иногда, чтобы к нему принесли маленькую Ирину, что-то рассказывал ей, будто малышка могла его понять. Словно бы с появлением в бункере младенца в его жизни появился какой-то смысл. Интересно, подумал Михаил, остались ли у него там, наверху, дети и внуки? Он с запозданием понял, что словоохотливый, казалось, старик на удивление мало рассказывал о себе. А Михаил боялся спрашивать – вдруг разбередит старую рану?
Устинья к концу беременности погрузилась в какую-то апатию. Все чаще лежала, и Михаил, которому все же было ее жалко, даже начал покрикивать на нее, заставляя вставать и двигаться. Лицо ее отекло, от былой красоты ничего не осталось – казалось, она ни в чем уже не видела смысла. Гуля, напротив, несмотря на уже слегка выпирающий живот, ловко управлялась на кухне, и однажды Михаил даже услышал, как она что-то напевает себе под нос.
Вскоре Устинье пришло время рожать. Когда начались боли, она долго терпела, лежа у себя в комнате и кусая руку, чтобы не кричать. Но Гарик, проходя по коридору, услышал ее стон и позвал Михаила. Устинья с ненавистью глянула на него и отвернулась. Михаил взял ее запястье, послушал пульс, попытался осмотреть, но она не давалась.