На зябкой грани инобытия (Каренина) - страница 2

На первую страницу
Вороненое лезвие — к венам? — да нет, снова мимо.
Полуночной молитвой спасешь ли свой рай от беды?
…Я б тебя пожалела, но я разучилась, и баста.
Поворачивай сани, и — на тебе, вот, — за труды —
Обгорелую корку когда-то возможного счастья:
Хочешь ешь, хочешь брось, мне теперь навсегда все равно,
Я так рано сгорела, я так невозможно устала…
Что ты смотришь в меня, что ты видишь, какое кино?
Все, не будет кина, кинщик пьян, уходите из зала.

* * *
Белеет смерть, как нежная черемуха,
Как рисовая пудра на лице.
Равно боишься взлета или промаха,
Небытия, грозящего в конце.
Флакон сердечных капель с горлом узеньким —
Так легкий звон отмеривай в стакан,
Когда к тебе полночной грозной музыкой
Тоска подступит, словно океан,
Бессонница, безсолница, безлунница…
Одно — глаза усталые сухи,
И знаешь: из безмолвия проклюнутся
Звенящие и темные ростки.
Пробьются, как бамбук сквозь плоть казнимого,
Зашелестят, проявятся вчерне.
И все, что в жизни есть невыносимого,
Опять переживаемо вполне.

* * *
Осторожно, вылетит птичка, выплывет рыбка,
Улыбайся, вылетит пуля, так ей и надо.
Мне, пожалуйста, верхнюю полку, облако, зыбку,
Колыбель поездную, Боже, дурному чаду,
Проездной сироте — промелькну, проживу, уеду, —
Где бы я ни была — но куда-нибудь, где я буду.
Осторожно! Снимают! С поезда — на портреты,
На недобрую память, нежность в губах Иуды.

* * *

Анастасии Журавлевой 

А он бы хотел, чтобы я научилась лгать,
Чтобы ходила и притворялась живой.
А он душу мою обронил в снега,
А мне бы насмерть застыть волчьей зимой.
— Добрый человек, дурочку пожалей,
Некуда пойти, негде укрыться ей,
Все стены, стены в розах, обступают, шипы на них —
Колкие, злые…
— Дурочка-дурочка, кто твой жених?
— А вот поеду на санках к золотому крыльцу —
Там мой жених, — буду бить его по лицу,
Чтобы не запирал меня больше у этих роз,
Чтобы новое сердце мне из-за моря привез,
Пустое, холодное, тихое — ни словца.
Чтоб не помнить мне с этим сердцем его лица.

* * *
По бутылке к обеду прикупим
Густо-красного, словно рубин,
Отсчитаем замызганных рупий
И покинем пустой магазин.
Чтоб до ночи сидеть и не плакать,
Вспоминая про это и то,
Говорить о мужьях и собаках —
О живых и о тех, за чертой,
Обо всем, что когда-то болело,
А потом безвозвратно ушло,
На такие юга улетело,
Что не вспомнишь — добро или зло,
И бренчит мелочевкой в карманах,
Не желанное даже врагу,
Выкликая: «Креветки, рапаны!»
На пустынном твоем берегу.

* * *
Это в груди рушатся башни, башни…
Синие башни древнего Вавилона.
Это мой в твидовом пиджаке ангел вчерашний,
Защитник вчерашний в ночь улетает с балкона,
Оставляет мне только горькие сигареты,
Следующая страница