— Горошина!
Ландар усмехается:
— Никогда ещё не видел, чтобы кто-то так радовался простому гороху.
Вздыхаю слегка разочаровано:
— Разве она не та самая?
В глазах Ландара промелькивает нечто странное: боль? отчаяние? страх? Лишь краткий миг, но я успеваю заметить.
Говорит он в этот раз с нескрываемой печалью:
— Она может стать той самой. Только её нужно посадить и бережно за ней ухаживать.
Наклоняется и целует в губы — тягуче, медово, чуть с горчинкой.
Вот так просто.
Не тысячи слов. Не бурных объяснений. Он вручил мне не только мою судьбу, но и своё сердце.
Отрываясь от моих губ, он заводит мне прядь волос за ухо и безапелляционно требует:
— Не смей плохо обо мне думать!
Я бросаюсь на шею, прижимаюсь к нему и заверяю со всей страстью, на которую только способна:
— Никогда больше.
И чувствую, как он расплывается в улыбке.
Глава 4. Не всё то золото, что блестит
Кажется, я засыпаю.
Убаюканная теплом и нежностью Ландара, в надёжном кольце его рук сворачиваюсь клубочком, закрываю глаза и сразу проваливаюсь в сонную негу.
Просыпаюсь, однако, с подушкой под щекой, надёжно укрытая одеялом. Вон, даже концы подоткнуты, чтобы, если буду ворочаться, не раскрылась. Это заставляет глупо улыбаться.
Сажусь, потягиваюсь, неприлично зеваю и …
— Ой!
Она смотрит на меня широко открытыми глазами.
Хоть она и девушка, но наличие рядом чужого человека смущает меня. Краснею, натягиваю одеяло до ушей.
Томирис тоже краснеет.
Отворачивается, кидает мне платье.
— Ваш муж направил меня к вам. Велел помочь одеться.
Помощь с местными нарядами действительно кстати, одна шуровка чего стоит. Томирис, тонкая, как веточка, пыхтит и отфыркивается, управляясь с ней. Но корсаж шнурует жёстко. Я едва могу дышать.
И с волосами моими творит что-то совершенно фантастическое.
Томирис смугла, у неё пухлые яркие губы и раскосые глаза. Будь мы на земле, в моё мире, я бы предположила, что в её жилах есть толика африканской крови.
Оттого, что она прислуживает, мне неловко. Будто я — заносчивая белая госпожа, эксплуатирующая несчастную мулатку.
У Томирис проворные пальцы. Она ловко вплетает цветы в мою косу.
Закончив, отходит и любуется, склонив голову к плечу.
— До чего вы хорошенькая! И светленькая такая! Завидую даже…
— Что ты, — нервно тереблю подол платья, всегда смущаюсь, если меня хвалят девушки, нечто особенное есть в таких комплиментах, — я обычная.
Она вздыхает.
— Будь я хоть на чуть-чуть белее, чем сейчас, — она тянет кожу на руке, будто хочет снять, — меня бы не отдали за мралга.
Говорит и вздрагивает, глаза полны неподдельного страха.