— Чего?.. — удивляюсь я, перед тем, как ахнуть: ладони мужа уже сжимают мою грудь.
— Твоих вопросов… — говорит он, вовлекая меня в долгий страстный поцелуй…
…И вправду стало не до разговоров.
Иногда полезно снимать покровы — одежд и тайн… Становится легче дышать.
… А наказание мне понравилось.
Отведаешь кровавую ягоду — навек забудешь кто ты и откуда.
Так сказывали старцы. Только вот тех ягод ни один человек отродясь не видел. Где они такие созревают — никто знать не знал. Да и не старался узнать. Кому же охота родню да себя самого забыть?
Но в дремучем лесу жил один отшельник, который ведал про те ягоды забвения. Он и сам не единожды хотел их вкусить, чтоб забыть своё прошлое, но никак не решался. Какое ни есть, а его, и другого не будет.
В прошлом у того человека случилось много печального. Родился он таким уродливым, что родная мать отдала его цыганам — в бродячем цирке показывать. С детства уродец терпел насмешки публики, а ещё тычки да колотушки от новых хозяев. Вся грязная работа была на нём, а еды давали ровно столько, чтобы не помер. Денег не давали вовсе. Зачем уродцу деньги?
В цирке был лишь один человек, который жалел урода, — пьянчуга-конферансье. Много лет назад артист, изгнанный из королевского театра, прибился к табору и остался в нем. Его держали за то, что он единственный из всех владел грамотой. На нём лежала вся бумажная работа. И хоть конферансье выполнял её из рук вон плохо, заменить его всё равно было некем.
Он-то и научил уродца читать и писать. А когда уродец подрос и стал тяготиться участью балаганного посмешища, то взял и убил своего учителя. Обставил всё весьма правдиво: мол, напился тот горемыка, упал с моста в реку да и утонул.
Все и поверили. Ведь урод не рассказывал, как удерживал конферансье под водой пока тот не перестал брыкаться.
Теперь урод важным человеком стал. Ведь кроме него некому было вести цирковую документацию. А хозяин цирка хоть и был прежде бродягой и конокрадом, отлично понимал: без правильно оформленной бумажки — никуда. И имел пиетет перед людьми, которые умели водить пером «умные загогулины» (так он называл литеры).
Урод справил себе чёрный сюртук и соорудил что-то типа конторки, за которой просиживал днями, наращивая горб и сажая зрение. После прежнего горе-секретаря осталось множество неразобранных бумаг самого разного толка — от расписок в получении овса для лошадей до закладных и векселей. А урод (кстати, имени у него не было, все так и звали парня — Кривая Морда) чем глубже закапывался в бумажное царство, тем более веселел. Ведь хозяин цирка ведать не ведал, что давно уже не хозяин.