Староста машет из окна; кричит. Лицо её властно, голос суров.
— Быстро! Уже Ашот идёт!
Ребята, толкаясь, пьют воду из-под колонки. Первые глотки не чувствуются. И только на третьем или четвёртом горло очищается от слизи, и от холода начинает нестерпимо болеть голова — вода из артезианской скважины.
— Можно войти?
Всё-таки опоздали!
— Снова звонок не слышали?
Старшеклассники смиренно кивают. Но в смирении их — тайный вызов. Ашот мрачнеет и обещает «прикрыть баскетбольную лавочку». Чтобы создать кающийся вид, ребята склоняют головы, но бросают исподлобья на класс лихие взгляды.
— Садитесь. Но чтобы это было в последний раз.
Ашот начнёт опрос с опоздавших. Это хуже. Гораздо хуже, чем стояние у двери.
— Сейчас Кравец приведёт нам несколько поговорок.
Какие поговорки? При чём тут поговорки? Ведь Ашот преподаёт историю!
Кравец, впрочем, не удивляется. Он встаёт и монотонно произносит:
— Горбатого могила исправит. Чёрного кобеля не отмоешь до бела. Собака лает, а караван идёт.
Вдруг как-то странно становится всё вокруг. Школьники сидят неподвижно, словно окаменевшие. А Кравец… Он же говорит, не открывая рта!
— Теперь ты!
Указка Ашота упирается прямо в грудь. Туда, где сердце. Острая боль заставляет сердце замереть. Кажется, указка пронзила его насквозь.
Дмитрий медленно встаёт. В голове ни единой мысли. Он незаметно косится на класс, ждёт подсказки. Но подсказки нет. У всех отсутствующие лица, немые рты.
— Горбатый кобель лает, а караван исполняет, — вдруг произносит чей-то голос.
Да это же он сам сказал!
Ашот, сидящий за столом, преображается. Нос его удлиняется, голова уходит в ссутулившиеся плечи. Стул превращается в кресло. Ножки его растут, и Ашот возносится на двухметровую высоту.
Но ведь это не Ашот! На Дмитрия ослепшим от ярости глазом смотрит Честноков.
И снова звенит школьный звонок.
Дмитрий открывает глаза. Рядом с ним на верхней полке этажерки трезвонит будильник. Он трясётся от трудолюбия и злорадства. «Хотели от меня работы? Завели до отказа? Сейчас я вам наработаю!».
На своей койке обречённо матерится и яростно звенит пружинами Эбис. По стене, противоположной окну, скользят пятна света, прорвавшегося сквозь листья ореха.
И тут началось нечто необычное. Эбис, поднявшись, стал пристёгивать к спине заводной ключ. Крепления состояли из сложной системы ремней с пряжками. Одни из них шли под мышками, другие— через плечо. Эбис управлялся с необычным туалетом с привычной сноровкой.
Закрепив ключ, он наклонился и вышуршал из-под кровати чемоданище. Выстрелили замки и распахнулась необъятная, затхлая утроба.