Дмитрий взмолился:
— Ладно! Буду молчать! Рви. Только сразу рви. Так, как повязки присохшие срывают. Ну!
Приставляя ногу к ноге, он бочком обошёл стол, преграждая товарищу путь к отступлению. Эбис остановился.
Дмитрий повернулся лицом к двери, ведущей в стариковскую комнату, опёрся руками о косяк.
— Тяни!
Эбис ухватился за ключик, зажмурился и, отвернув голову, рванул.
Эбис в этот момент был похож на деда, вытаскивающего из грядки неподатливую репку.
Раздался отчаянный вопль. Дмитрий распахнул дверь лбом и рухнул в комнату хозяев. Сознание покинуло его. На спине по белой ткани рубахи быстро расплывалось красное пятно.
Боль, которая отняла у него сознание, теперь привела его в чувство. Она была уже не такой острой. Она туго пульсировала, жалила тысячью иголок. У Дмитрия возникло ощущение, что в рану попал песок, смешанный с солью.
Дима лежал на животе, уткнувшись лицом в заслюнявленную подушку. Дышал тяжело, шумно. В воздухе стояли запахи нашатырного спирта и валерьяны.
Судя по голосам, рядом шумела целая толпа. Нет, всё-таки три голоса что-то обсуждали. Выделялся резкий раздражённый голос Эбиса:
— А я говорю: госпитализировать! Противошоковые мероприятия срочно нужны. Швы или скобки придётся накладывать! Анатоксин столбнячный желательно вводить! Если медлить, попадёт туда же, куда и Кроль Наталья. Будут рядышком в реанимации лежать.
Вырвалась из-за голоса Эбиса скороговорка деда Фёдора:
— …И листочки подорожника приложить. А когда подживать начнёт, замотать тряпкой, намоченной ореховой настойкой.
Скользнув лицом по мокрой подушке, Дима повернул голову к спорящим.
— Прошу… Скажите… Что с Наташей!
Вынырнуло откуда-то расплывающееся лицо Эбиса; раздался знакомый смешок.
— Объелась. Приняла обед из трёх блюд. На первое — седуксен. На второе — димедрол. На третье— аминазин.
Дмитрий, напрягаясь, заговорил:
— Нельзя думать о совершенствовании внутреннего мира, когда мир внешний несовершенен и полон насилия, — мысли приходили с трудом. Дмитрий вынужден был подолгу искать подходящее слово. Отвлекала палящая жажда и боль в левом виске. — Да. Меа culpa![6] Надо пытаться изменить и мир внешний. Надобно искать не мир в себе, а себя в мире. Как я виноват!!! Перед всеми! Перед Наташей. Перед самим собой…
— Бредит, — безаппеляционно заявил Эбис.
— Горячка, видать, началась, — боязливо вставила баба Федирка, прикладывая пухлую ладошку к пылающему лбу Дмитрия.
— Я же говорю — госпитализация. Может, капельницу придётся ставить. Полиглюкон прокапаем, плазму…
Дмитрий сделал усилие и сбросил ноги с кровати. Говорящие утихли. Ещё одно усилие, и Дима сел. Всё вокруг поплыло, закружилось; нахлынула тошнота. Сердце отозвалось на физическое усилие частой дробью. Боль в виске, травмированном при падении, усилилась.