Яна вновь повернулась к двери, буквально ощущая затылком, как ее изучают, словно вдавливая в пол этим светлым взглядом, весом в несколько тон, пронзительным и полным затаенных смыслов. И ни грамма приветливости. Впрочем, она и не ждала. И не ему тут показывать характер, если откровенно!
Конечно, пришлось об этом себе напомнить, но все-таки она сумела не отвести глаз, да и плечи держала все так же ровно. Он нахмурился еще сильнее, сжал зубы, стиснул губы так, что те будто бы полностью исчезли с его лица.
— Зачем пришла? — тише, чем своей соседке, но все же огрызнулся.
Приветливым тон мужчины нельзя было назвать и с натяжкой.
— Здравствуй, Артем, — приветствие прозвучало глупо, немного нелепо. Но она банально нуждалась в каком-то вступлении, чтобы собраться и не «рассыпаться» мелкими обломками под взглядом этих глаз.
Слишком тяжело. До сих пор больно. Особенно потому, что она хорошо помнила, как они раньше согревали ее своим теплом. Однако же именно Яна порвала все после того, что он сделал, как поступил с ними… С ней.
И не простила, несмотря ни на что.
А дурное сердце болело все равно, и душу, казалось, в этот момент кто-то на шипы натягивал, заставляя кровоточить. Но ему она не собиралась этого демонстрировать. Как и того, что ей было больно и тяжело видеть, до чего он скатился, каким стал… И дело не во внешних стигмах или шрамах.
Мужчина на приветствие не ответил.
Продолжал смотреть на нее в упор из-под насупленных бровей, сжимая губы и стиснув челюсти до появления вертикальных складок на небритых, впалых щеках. Немудрено, что соседка его безумцем считает. Как еще в маньяки и чудовища не записала? Из-за грубоватого шрама, еще не до конца побелевшего, что пересекал лоб и спускался к виску, будто нависая над лицом, мимика Артема казалась еще угрюмей.
Но она, глядя на эти следы, могла думать только о его боли и собственном ужасе, дикой муке, когда Семен ее тогда в больницу вызвал…
Ладно, не о том сейчас. Да и Артему ее сочувствие и боль — безразличны. Вот и нечего жалеть.
— Я могу войти? — ощущая себя все более неловко на пороге его квартиры, похожего на темный проход из светлого коридора в пещеру дикого зверя, как-то еще сильнее выдвинула подбородок.
Он ее дезориентировал. Всегда. Сбивал с толку и с мыслей. Увлекал в такой сумасшедший вихрь чувств и эмоций, что разум «по кусочкам» приходилось собирать. Как и сердце, впрочем. Всегда на максимуме и вдребезги. Она не может вновь на те же грабли наступать… К тому же, не то чтобы кто-то ее туда тянул, на грабли эти…
— Нет, — не сказал, а отрезал, как-то так сурово ссутулив плечи, что будто бы стал нависать над ней. — Не можешь, — будто бы не доверяя ей, Артем еще и уперся рукой в косяк двери, полностью перекрыв собой проход.