Я был не в настроении для подобного дерьма. К тому же, судя по голосу, он уже был пьян.
— Я занят, — сказал я и толкнул дверь. Естественно, отец пошел за мной.
— С этой маленькой шлюшкой? — он гадко усмехнулся. — Думал, ты с ней порвал.
Я стиснул зубы и сжал кулак. Я не ударю его. Снова.
— Так и есть, — выдавил я сквозь зубы, — помню, ты был в курсе всех вещей, потому что жил через коридор и не понимал значение понятия «личная жизнь».
— Она была сексуальной, я говорил тебе это.
Я закрыл глаза и прислонился к столешнице.
— Чего ты хочешь?
Его улыбка была холодной.
— Как и всегда — обнять своего сына!
— Ты опоздал на тридцать два года. Теперь уходи. У меня был длинный день.
Он откинул голову назад и расхохотался.
— Ох, длинный день, да? Что? Трогал бабские сиськи? Бьюсь об заклад, это тяжко. Все еще не могу поверить, что ты выбрал пластическую хирургию, тогда как мог стать настоящим хирургом, как я! Как твой дед, который получил Нобелевскую премию в медицине...
— Да, я знаю. Ты говорил мне это миллион раз. — Во всяком случае, я крупнее него и способен с помощью веса дотащить его до двери. Я положил руки ему на плечи и подтолкнул в сторону коридора. — Уходи. Думаю, ты достаточно вылил на меня своей родительской заботы, на всю жизнь хватит.
— Убери от меня руки! — он отшатнулся и гадко улыбнулся. — Она такая же плохая, как твоя мать! Слышишь? Она шлюха и дрянь, и...
Я ударил его в нос достаточно сильно, чтобы мы оба почувствовали и услышали хруст.
— Проклятие! Ты сломал мне нос!
— И тебе, вероятно, придется поискать другого тупого пластического хирурга, чтобы его исправить. — Я хлопнул дверью перед его окровавленным лицом и прислонился к ней лбом.
Гнев вылился наружу.
Боже, как это возможно, чтобы меня вырастил такой ублюдок?
Хотя ни он, ни мать меня не воспитывали. Большую часть времени я проводил у бабушки и с няней.
Становилось все сложнее сдерживать гнев. Особенно, когда смотрел в глаза Остин и видел, что она действительно хотела помочь.
Часто спрашивала, в порядке ли я и хочу ли поговорить о своем детстве. Она собственноручно показала мне меньше чем за месяц, каково это — делить с кем-то как боль, так и любовь.
А я отверг ее. Все отверг.
Потому что иногда можно достигнуть такой точки, когда понимаешь, что твоя боль слишком отвратительна, чтобы с кем-то делиться ею; она может уничтожить то, что ты любишь больше всего.
Но еще мне больше всего на свете хотелось разделить эту часть себя именно с ней. Но теперь не в моих силах так сделать.
Остин лучше не знать правду. И не только ей.
Меня бросило в дрожь при мысли, что она выяснит сама.