— Да, — прошептала я, — понимаю…
Я и правда понимала… это чувство отчаянья и беспомощности… Но что тут скажешь? Что можно сказать ещё на эту исповедь? Это боль, льющаяся через край, выплёскивающаяся из него потоком была такой знакомой мне… Тьма, что заполняла его сердце и разъедала душу, как кислота. Не знаю, станет ли ему легче оттого, что он выльет это здесь в ночной тиши при свете яркой энергосберегающей лампочки. Мне бы хотелось… он столько пережил, даже я, наверное, не так мучилась, как он… да, я заперла непрожитое горе, оно ломало меня тихо и изнутри, колотясь об решётку моих страхов. Здоровье, крепкое от природы, стало подтачиваться: сначала желудок, потом кишечник, гастрит, язва, потом гинекология, сердце, зубы, суставы, и финальное — опухоль. Доброкачественная, к счастью. Родители не знали, да никто не знал, сейчас я все больше понимала, что это и были эти мои слезы, эта боль и страдания, что я не прожила. Пройдёт пара месяцев и от моих болячек мало что останется, это чистая психосоматика. Тело кричало мне, чтобы я услышала его, и наконец, сделала то, что надо — спустилась в подвал своей души, встретившись со своими демонами нос к носу. Но Мэтт, он… он разливал своё горе на всех, кто был рядом, уничтожая этим и себя. Кому из нас было легче? Определённо мне. Но думаю, все что случилось в его жизни, было не случайно, это были его ступени. Нет, даже не так… это были его огонь, вода и медные трубы, чтобы закалить его и сделать тем, кем он является сейчас. Самим собой. И то же можно сказать и обо мне, если бы не все те ужасы, что я пережила, я никогда не была бы той, что сейчас сидит тут. Стоило мне пропустить всего одно событие, и все могло случится совсем не так.
— Иногда бездействие может быть лучше любого действия…
— Угу… — задумчиво промычал Мэтт. Дальше мы молчали, он продолжал что-то посыпать, помешивать и смешивать, наполняя кухню какими-то божественными ароматами, я наблюдала за ним. Это было так увлекательно на самом деле, благо Мэтт был так занят, что не видел моего заинтересованного взгляда. Вот он осторожно, но быстро сливает воду с макарон, ловко туда бросает кусочек масла, перемешивает, потом, высунув кончик языка, бережно раскладывает в разнокалиберные тарелки, найденные на просторах бесконечных полок и выжившие после моего нападения на посуду. Также сосредоточенно наливает соус и, наконец, ставит перед нами на стол тарелки. Ели молча. Вкуснятина была обалденная, и я, забыв про все, уплетала макароны, обжигаясь, открывая рот, чтобы остудить пожар во рту, и подпрыгивая на стуле.