— Тебе удобно? — Тихий смешок Мэтта заставил меня замереть с макарониной во рту и испуганно глянуть на него.
— Ты о чём?
— О том как ты сидишь?
Я оглядела себя. А что такого? Ну да, я поджимаю под себя одну ногу, и так сижу. Удобно же.
— Вполне. А ты чего в тарелке ковыряешься? Вкусно же… ты прям шеф-повар.
— Всегда мечтал им стать. — Парень напротив меня разглядывал свою тарелку так, словно в ней лежали как минимум жуки, к тому же живые и шевелящиеся. Я содрогнулась.
— Правда? — Я прервалась. — По-моему, у тебя все шансы, я себе язык откушу сейчас, так вкусно.
— Ага, спасибо, — грусть и тоска на его лице продолжались, царапая своим видом мою душу.
— О чём ты думаешь? Или лучше воспользоваться твоим советом «не лезь»?
Эхом улыбнувшись на мою улыбку, Мэтт продолжил гонять макаронины по тарелки. Что ж… тяжело, хочется залезть ему в душу, но, наверное, надо дать ему время, а его мыслям созреть. Сама не люблю такого же… Макароны кончались в моем голодном запале, и я с грустью отмечала, что есть хочется всё равно.
— Я всё думаю… правильно ли мы поступаем…
Я замерла, поднимая на него глаза. О чём это он?.. он что жалеет об этом дне?.. кольнуло болью в районе сердца, я отмахнулась от этой боли. Сердце, ты само начало привязываться к нему, тебе и мучится.
— Я всегда считал, что яркие эмоции надо проживать одному, как и мысли. Всё продумывать в одиночестве. Потому что мы так не чувствуем всю глубину, когда просто сразу делимся с другими, тем, что внутри. Нет осознанности. — Мэтт поднял на меня серьёзные глаза в ореоле чёрного опахала ресниц. Я все ещё мало понимала, о чём он говорит, пытаясь затолкать свою неведомо откуда взявшуюся симпатию к Мэтту в самый дальний угол души. — Мне кажется, когда мы сами проживаем эмоции, без других, мы задаём себе самые нужные вопросы, свои. И тогда получаем свои ответы, а когда так… то вопросы смешиваются и… ответы тоже.
— По-моему достаточно мы пострадали и подумали в одиночестве, да и потом время ещё будет. Это только начало. И, кстати, вдвоём мы тоже неплохо с этим справлялись.
Получилось грубее, чем хотелось, я со стуком отодвинула стул из-за стола и с грохотом опустила тарелку в мойку. Почему я злюсь? Я ведь не должна, это мои проблемы, ведь так? Но злюсь ли я вообще на Мэтта? Может это злость на себя? Что так легко пустила к себе в душу, позволила за этот день симпатии пригреться, а сейчас чувствую боль, словно он уже отверг меня? Я вздохнула. Признаться ему в этом я не могу… Слишком стыдно… прости, Мэтт, кажется, моя искренность кончилась на этом.