17.
Мы возвращались к дому в молчании. Не через некрополь – другим путем, через парк. Небо совершенно прояснилось, цветники и лужайки искрились на солнце. Среди самшитовых бордюров играли красками розарии и высились альпийские горки с замысловатыми ботаническими собраниями. В тени заросших клематисами и бугенвилиями арок стояли маленькие мраморные скамьи. На лужайках белели ажурные беседки, такой тонкой работы, что казались выточеными из слоновой кости. А может быть, и были выточены. Длинный навес из виноградной лозы вел от центральной аллеи к зарослям гибискуса. С другой стороны, окруженный рододендронами, темнел грот, склоны которого покрывали облака цветущих незабудок.
Поднявшись по еще одной короткой лестнице, мы пошли по кипарисовой аллее. Дорога была вымощена старыми серыми плитами, и было легко понять, что мы идем по надгробиям.
Авесоль все время шла чуть впереди. Ее странное одеяние, бесформенное и многослойное, может быть, и скрывало какой-нибудь физический недостаток, но это не вредило ни благородной осанке, ни грации движения. В каждом жесте Авесоль сквозило царственное достоинство. Мне доводилось встречаться с представителями аристократических домов, даже с королевскими особами. Они отлично умеют позировать, но не прочь поковырять в носу, когда думают, что их никто не видит. Еще три поколения назад они превратились в экспонаты при своей недвижимости, – те из них, кому не пришлось стать экскурсоводами, а то и привратниками. Авесоль же не выпадала из измерения окружавших ее вещей, она, очевидно, жила среди них совершенно естественно, и предметы вокруг нее обретали подлинный смысл.
С двух сторон дорогу окаймляли узкие полосы живительно-зеленого газона, за ним тянулись колоннады молодых кипарисов. Через сотню метров мы достигли перекрестка, в центре которого на постаменте стояла древняя амфора. Прах своих мертвецов хранили греки в подобных. И подобные же устанавливали над погребениями. Чтобы сосуд, ставший символом жизненно необходимой влаги, а через это и самой жизни, копил бы новую жидкость, которая смогла бы превратиться в энергию новой жизни. Греки ставили на могилах знаки возрождения.
Во всех ритуалах, связанных со смертью, а со смертью, так или иначе, связаны все они, подразумевается и ее противоположность – неизбежная трансформация в жизнь. Смерть и жизнь взаимопроникновенны. Это сильнее всего выражено в главном священнодействе, жертвоприношении, поэтому оно в той или иной степени присутствует в каждом ритуале, в каждом мифе, в каждом человеческом поступке вплоть до сегодняшнего дня. Это атом нашего сознательного существования. И как выражение нашего сознания искусство всегда несет в себе зерно древнего смысла: и музыка, родившаяся из погребального плача; и танец, явившийся из ритуального хоровода; и живопись, обернувшаяся многими ликами из сакральных петрографов.