В произошедшее невозможно было поверить, но факт — вещь упрямая.
Татьяна Власовна Клюжева действительно умерла. Ровно через тринадцать минут, предсказанных Ферериусом. И от разрыва сердца.
Миша, который не раз видел чужую смерть, сейчас, при виде бездыханного тела «Берёзы», ёжился и откровенно чего-то побаивался, ощущая в душе нечто, что, должно быть, некогда испытывали несчастные рабы, которых должны похоронить в одной могиле с усопшим хозяином. Агафонову казалось, что временно невменяемый Клюжев, стоящий теперь на коленях рядом с диваном, на котором до сих пор лежало остывающее тело его супруги, поднимет вдруг голову и метнет в него из глаз парочку убийственных молний.
Но обошлось.
— Михал Михалыч…
Миша вздрогнул, почувствовав, что кто-то дёрнул его за рукав. Нина?
— Пойдёмте в другую комнату. Папе надо побыть одному.
Точно. Нина. Глаза сухие, непроницаемые. И чёрные, как безлунная ночь. Траур даже в них…
— Да, конечно, — негромко отозвался он, как только сообразил, чего от него хотят.
Они на цыпочках вышли в коридор, и Агафонов осторожно, чтобы не дай Бог не скрипнуть петлми и не хлопнуть, прикрыл за собой дверь. Нина не отпустила рукав его пиджака, и теперь тянула Мишу за собой с яростной настойчивостью. Списав такое поведение на состояние девушки, которая, похоже, только недавно и ещё не до конца оправилась от шока, Агафонов сопротивляться не стал. Несколько шагов по коридору, ещё одна дверь, ещё… И вот они стоят на пороге тёмно-зёленой комнаты с огромной кроватью.
— Тётя Света подъедет попозже, — прошептала Нина. — Ей надо договориться о похоронах… Это она попросила меня показать вам картины деда. Сказала, что для дела.
— Да, для дела, — кивнул Миша и тут же смутился: — Нина, простите, мне очень неловко…
— Ничего страшного, — печально усмехнулась девушка. — Мне намного легче оттого, что я сейчас в квартире не одна. Папа — не в счёт, сами понимаете… Он… очень любил маму, хоть они и ссорились из-за каждого пустяка. А я… Я такая сволочь, Михал Михалыч… Отец позвонил, сказал, что мама умерла, а я тут была, в соседнем подъезде, у подруги…
Голос младшей Клюжевой дрогнул.
— И рассмеялась… Представляете? Позлорадствовала… Сука… Я такая сука, Михал Михалыч!
Нину передёрнуло от собственных чувств и слов, но ни одной слезинки из её глаз так и не выкатилось. Девушка, всё держась за Мишин пиджак, замерла посреди комнаты в каком-то совершенно нелепом наряде. Вся в чёрной коже. Куртка, штаны, берцы… Взгляд затуманен. Тонкие губы искривлены в безумной улыбке. На левом мизинце покачивается маятником кольцо с ключами. Влево-вправо, влево-вправо, тик-так, тик-так…