Но отношения – это две стороны. И что бы ты не решил, в одностороннем порядке ты это не воплотишь. Мы выбрали путь на тормозах тихо-тихо ждать, когда они состарятся. Оказалось, что это невозможно. Вторую сторону перемены не устраивали.
Все вышло совсем не так, как я предполагала. За полгода мамы не привыкли к более прохладным и менее информативным отношениям. Они накопили недовольство этим фактом. И недовольство периодически вырывалось наружу – претензиями, подколками, истериками. Ничего не получив в результате, кроме вежливости, они отступали, чтобы выдохнуть и сделать новую попытку вернуть нас в привычное для них состояние.
Мамы избегали задавать прямые вопросы, почему мы так замкнулись в себе. Видимо они чувствовали, что могут получить неудобные ответы. Поэтому они делали вид, что все так и должно быть. И продолжали звонить по выходным, чтобы узнать подробности. А мы знали, что, положив трубку, они не скажут о нас не единого доброго слова. И не подумают не единой доброй мысли.
«Ради памяти о наших детях»
После нашего отъезда отношения родителей пережили метаморфозу. Мамы стали созваниваться и делиться новостями о нас. Свекровь стала часто обращаться к бывшему мужу с разными вопросами. Моя мама сказала: «Ну должны же мы в конце концов начать общаться!»
Должны? Женитьба детей, рождение внуков, болезнь одного их них – не создала им потребности чувствовать себя семьей. Только тот факт, что от их общения не будет никому пользы, сделал общение возможным.
Нам одним было непонятно, зачем им это общение, спустя тринадцать лет взаимной неприязни, неуважения и испорченных накаленной обстановкой за столом дней рождения детей.
После отъезда свекровь ходила по городу и всем знакомым жаловалась, какая она одинокая, сын бросил ее и, глупец, уехал за границу. Ее жалели, сына ругали.
В общем, «привет вам, синьорина, ваш отъезд здесь вызвал много разных пересудов».
Когда муж приехал в город по делам, пересуды дошли и до него. Когда-то в прошлом такое у нас уже было.
Как было написано То Самое Письмо (почти по Киплингу)
Разговаривать с мамой мне было тяжело. Она продолжала задавать мне одни и те же вопросы – что я готовлю на завтрак, обед и ужин, покупаю ли я мороженое детям, и есть ли у меня свежие овощи. От этих вопросов я ощущала себя на допросе органами опеки.
У меня не было для нее новостей, у меня не было в жизни перемен, у меня не было для нее эмоций.
Иногда моя мама начинала вести странные разговоры – она начинала хвалить меня за то, как хорошо я забочусь о детях, и какая я дальновидная мать в плане их образования. Ничего, кроме оторопи, это не вызывало. Во-первых, тем, за что она меня сейчас хвалила – она непрерывно упрекала меня предшествующие 13 лет. Что заставило ее так изменить мнение? Во-вторых, я помнила, что говорит мама после того, как кладет трубку.