Второй вариант — продать байк. Если срочно, то денег хватит как раз на лечение и ремонт.
Он думал над этим, пока Алиса ела свой ужин. С раннего детства у неё обнаружился редкий для ребёнка талант — молчать. Они могли часами сидеть вдвоём и молчать, и при этом никто из них не чувствовал себя неловко. Вот и сейчас она тщательно пережёвывала пищу, запивала компотом таблетки, а он просто сидел рядом и думал о своём.
Нет, продать дорогой байк задёшево — тоже не вариант. Потому что завтра ей понадобятся новые лекарства и небулайзер, а потом неинвазивная вентиляция, или кислородная терапия, или виброжилет, на который прошлый раз уже намекал доктор Петров. Семьсот тысяч за то, чтобы ребёнок мог откашляться и жить дальше — столько стоил волшебный жилет. И кто знает, что будет дальше.
Байк он оставит на крайний случай. Он сделает то, что делал всегда — пойдёт играть.
— Тебе уже пора? — спросила девочка, когда он встал.
— Да, лисёнок. Но я запомнил — золотой карандаш. Принесу в выходные.
Он засунул во внутренний карман куртки рецепт.
— Подожди! — она взяла свой альбом, достала красный карандаш, что-то дописала и вырвала оттуда рисунок. — Это тебе.
— Как ты сказала, его зовут? — спросил он, глядя на грустного ангела.
— Ковбой, ну ты что? Натаниэль.
— Натаниэль. Постараюсь запомнить. А это что за цифры?
— Я не знаю, — она вновь прятала в пластиковый футляр карандаш. — Он сказал, тебе пригодится.
— Прямо так и сказал? — он посмотрел на неё с недоверием и, сложив лист тоже засунул его в карман.
— Да. До завтра!
Она помахала ему рукой.
Мужеству этого ребёнка мог бы поучиться любой взрослый. Особенно это не помешало бы её матери.
— Мааам! — он заглянул в комнату, открыв входную дверь своим ключом, но, судя по стойкому запаху табака из кухни, она была именно там.
— Мам!
Она сидела в полной темноте на видавшем виды когда-то мягком стуле, положив ноги на табурет. На втором табурете рядом с ней стояла пепельница с початой пачкой сигарет и открытая бутылка шампанского — алкогольный напиток, который она предпочитала всем остальным.
Нет, она не пила. В принципе не пила. И эта бутылка шампанского, которую она выпивала иногда, всегда в одиночестве и всегда из горла, в дни особо жестокого отчаяния была не в счёт.
После смерти отца в ней поселилось такое беспросветное одиночество, которое не лечил алкоголь. Иногда, спустя какое-то время после его смерти, она бывала ничего, и они даже разговаривали, куда-нибудь ходили вместе и она даже смеялась. Но иногда целыми днями сидела на этом стуле, уставившись в окно.