СУЛ медленно перешла на рысь, потом сбавила её, поднимаясь по склону, перешла на шаг, и мы остановились...
Зашелестели травинки, ветер запел в них тихую песню, забыв о свисте, которым он только что подгонял нас. Сияло
Мы етояли и смотрели, как казах грустно приближается к нам на белом
Момент был прекрасный!
— Вот, — сказала СУЛ. — Надеюсь, ты доволен...
— Молодец ты! — ответил я. — Замечательный молодец! И я тебя очень люблю!
Она благосклонно наклонила голову.
В этот момент я даже забыл о хлебе.
А парень уже вытаскивал его на ходу из своего мешка. Когда они с конём подъехали, его конь зашептался с СУЛ, а парень протянул мне обеими руками драгоценную буханку. Горячие глаза смотрели на меня с полным удивления уважением.
— Твоя молодец! — проговорил он глухо. — Я не думал... И твой лошадь хороший... Однако моя в Каркаралы поехал. Быки догонять.
Быков его уже не было видно — они скрылись за сопками.
Во рту у меня опять слюна сбежалась. Но и парня было немножко жаль. Что ж, сам виноват! Он взял в руки повод, чмокнул губами и повернул коня в
— Кош болыныз! — сказал он.
— Кош! — сказал я. — Прощай!
Он медленно последовал на своём коне за невидимым стадом.
СУЛ прощально заржала им вдогонку, и белый конь ответил ей, чуть повернув голову.
Я спрыгнул наземь с буханкой под мышкой. Трава здесь, на склоне, была редкой и низкорослой. Она с трудом пробивалась сквозь серо-зелёную россыпь растрескавшихся от времени камней. А внизу, под склоном, трава росла высоко и густо.
— Пойдём отдохнём в траве, — сказал я.
Мы спустились и легли посреди облетающих тюльпановых лепестков на примятые стебли травы. Возле корней сквозила прохладная, пронизанная солнцем тень. Трава сразу загородила от нас отъезжающего вдалеке казаха и сопки,, и осталось только синее небо в шевелящейся сети растений. Я лёг на живот, а СУЛ привалилась на бок, и тогда я разломил буханку. Она пахла в разломе дрожжевым духом, а тёмно-коричневая нижняя корочка, присыпанная серым пеплом, с прилипшими в ямках чёрными угольками — древесным дымом. Половину буханки я положил в траву перед СУЛ, а в другую вонзился зубами сам.
Хлеб был необыкновенно вкусным, домашней выпечки. Мы долго ели его молча, вздыхая от нетерпения, боясь обронить в траву хоть крошку, глядя то на хлеб, то на шевелящиеся листики и стебли, на красные прозрачные лепестки тюльпанов, сквозившие солнцем, на ползающих в траве букашек, не обращающих на нас внимания. Спину припекали теплые лучи, животу было прохладно от мягкой земли. Ветер тихо шелестел мимо ушей, в траве. И вскоре буханки не стало – она перекочевала в наши отяжелевшие животы.