Насторожилась еще больше: не заболела ли Марго? Не похоже на нее. Беспокойство нарастало быстро. Стремительно переодевшись, я выскочила из детской и понеслась на поиски подопечной. Маргарита обнаружилась на кухне. Девочка спокойно сидела за накрытым столом и с удовольствием уплетала горячие пирожки. Я облегченно выдохнула и, улыбнувшись, поздоровалась:
– Доброе утро!
Анна Васильевна, колдующая над плитой, обернулась и, неожиданно вздрогнув, выронила сковородку. В стороны полетели брызги масла, задорно поскакали по кафелю пирожки.
– Бог ты мой! – Под грохот посуды женщина прижала руки к груди. Странно посмотрела на меня. – Напугала!
Покачала головой и покосилась на Маргариту с немым укором, но девочка как ни в чем не бывало уплетала пирожки. На меня не смотрела, но я видела, как искрятся весельем глазенки девочки. Вот чертенок! Что она сотворила? Сердце дрогнуло, я схватилась за волосы и облегченно выдохнула: прическа неизменна, уже хорошо.
– Доброе утро, – вошел на кухню Лаврентьев, и я поспешно опустила голову, скрываясь волосами: раз с прической все в порядке, значит, что-то не так с лицом.
– Доброе, – ворчливо отозвалась Анна Васильевна, не отрываясь от уборки.
– Папа! – радостно бросилась к отцу Марго.
– Я завтракать не буду, – обнимая дочь, проговорил Лаврентьев.
– Кто бы сомневался, – не меняя тона, пробурчала Анна. Поднялась и, вывалив в мойку сковороду и испорченные пирожки, посмотрела на босса. – Выглядите хуже Любы! Вон какие тени под глазами. Всю ночь работали? Не бережете себя.
– А что с Любовью Алексеевной? – заинтересовался мужчина и, принимая из рук дочери пирожок, повернулся ко мне.
Я сжалась, не желая поднимать голову и показываться боссу. Вот точно ничего хорошего мне подопечная не сделала. И в тот же миг одернула себя: а почему я должна прятаться? В чем моя вина, чтобы скрываться? Да, я няня, и, возможно, мне пока не особо удается моя работа, но он-то отец! И не должен спускать дочери с рук выходки, хоть и привык это делать. Для начала – пусть увидит, что творит его ненаглядная Маргарита.
Я выпрямилась, цапнула со стола угощение, спокойно откусила и, жуя, повернулась к Лаврентьеву. Тот, глянув на меня, подавился и, закашлявшись, посмотрел на дочь. Маргарита, откровенно улыбаясь, переводила взгляд с отца на меня, явно наслаждаясь и своим художеством, и реакцией мужчины. Лев Сергеевич, с трудом откашлявшись, положил недоеденный пирожок на тарелку и прохрипел:
– Замечательный макияж, Любовь Алексеевна! Индейцы бы позавидовали вашему «луку».
– Оставим индейцев в их вигвамах, – спокойно произнесла я и шагнула к Лаврентьеву. – Меня больше интересует, как вы сейчас поступите.