Видите ли, орте Сигурана пугало мое молчание. И не только его…
Вообще, учитывая произошедшее, ни с кем мне говорить действительно не хотелось. Да и о чем? Я им и так уже все сказала. Снова повторить, что они козлы и их общество меня не прельщает? Да кто ж послушает? Впрочем нет, послушать послушают и сделают по-своему. Следовательно, никакого рационального зерна для меня в наших беседах быть не может. На вопросы, которые задает орте Сигуран, вполне подходят ответы кивком головы. Лезть ко мне в душу — ну не настолько же они идиоты? Полагаю, у меня на лбу огромными буквами написано: «Не подходи, опасно!»
А болтать о чепухе… Да не обязана я! Пусть утрутся своими желаниями.
Недофей тоже лезть пытался, с чего-то решил, что уж с ним-то я поговорю. А может, хотя бы выскажусь на русском, матерном. Но я молчала. Мне требовалось время все как следует обдумать. А это нужно делать на трезвую, холодную голову. Болезнь пусть и отступила, да только лучше я себя все равно не чувствовала. Была вялой, сонливой, я и правда много спала. И это хорошо. Потому что лучшего лекарства еще не изобрели. Отдых, сон, спокойствие и тишина.
Вот это я себе сейчас и обеспечивала.
Самое интересное, что произошло в отношении меня у местного божка — это отсутствие возможности читать мои мысли. Если бы он однажды под властью эмоций не воскликнул об этом, я так бы дальше в его присутствии крутила бы в голове стишки и песенки. Не знаю почему так произошло. Есть предположение, но истиной ли оно будет — мне неведомо.
Четко я знала лишь одно — друзей ни у меня, ни у Сабины здесь нет. И когда я говорю здесь, то подразумеваю этот мир.
Бог спас меня лишь для того, чтобы я смогла приручить принца и даровать ему здоровых детей. Точнее дарует их тело Сабины, а я лишь поддержу в нем жизнь. И возникает закономерный вопрос, как долго в этом теле протеплится жизнь? Где гарантия, что родив детей, меня оставят? Что если я умру родами? Конечно, от подобного исхода никто не застрахован. Однако…
Были у меня основания полагать, что душа, однажды попавшая в это тело по воле бога, по точно такой же воле, может из этого тела исчезнуть.
А вот что с этой душой сделается потом… То ли вернет ее в умирающее от автокатастрофы родное тело, то ли сразу отправит к праотцам, уже не столь важно — итог один. Моя смерть.
Я не могла ни в ком видеть ни союзников, ни доброжелателей. У всех имелись свои как срытые, так и явные мотивы. Я чуждая и чужая этому миру. Я лишь инструмент для достижения целей. Это я хорошо понимала, как и то, что не стоит все видеть в черном цвете.