— Я не за этим, — поспешила остановить Анет, пока отец от облегчения стол не разломал.
— Солнце! — выдохнул папа, собрав куртку на груди в горсть и тяжело откидываясь на спинку кресла. — Дочка, может, с этим лучше к маме? — «Дочкой» Ани он называл примерно раз лет эдак в десять. — Конечно, тут как сама решишь, я не против любого-. Но, может, рановато пока, а? — Добавил почти жалобно.
— Папа, я не беременна и делать тебя дедом в ближайшее время не планирую, — припечатала младшая Сатор. Ну вот что такое?! В кой-то веке решила серьезно с отцом поговорить, а он сначала деньги сует, потом инфаркт хватать собирается. — Лучше скажи, почему ты врачом не стал, а в науку подался?
— М-да, — крякнул академик, глянув на дочь исподлобья. Навалился на столешницу грудью, руки в замок сцепил — приготовился, значит, к серьезному разговору. — А в чем вопрос-то, ребенок?
— Так я сказала уже.
— Не-ет, — покачал здоровенным, как колбаска, пальцем отец. — В чем глубинный вопрос?
— Тут, видишь ли, какое дело, — замялась Ани, не ожидавшая такого резкого перехода к главному, не успевшая подготовиться. — Ты о нашем договоре с дядей знаешь? Ну, что если я ему докажу, то он…
— Неужели работа на СЭПе слишком простой оказалась? — усмехнулся в густющие усы отец.
— Да нет, конечно. Наоборот. Но это как-то все… Рутина, понимаешь? Я вот интернатуру вспоминаю, там совсем не так. А тут… Нет, бывают всплески, особенно когда получается. Но обычно не так. И тошно, и противно, и скучно, но до конца смены как-нибудь дотянешь. Рутина. Ру-ти-на. А хотелось…
— На белом коне, размахивая шашкой?
— Не в этом дело! — нахмурилась Ани, уже жалея, что вообще к отцу пришла.
— В этом, в этом, — проворчал Сатор. — Из чистой вредности хотел бы спросить, почему ты со своим красавцем не говорила. Он-то уж, чай, нашел, что сказать, но не стану. Видишь ли, ребенок, ты совершенно папина дочка. Вот потому-то я и подался в науку.
— Потому — это почему?
— Ну, давай глянем, — отец, кряхтя, поднял с пола лист, перевернул его чистой стороной вверх, разгладил ребром ладони и нарисовал жирную единицу. — Что у тебя есть? Упорство — этого не отнять. Бодать стену с разбегу не станешь, ты ее тихонечко, камушек за камушком прогрызешь. Отсюда вытекает терпение немалое, — Сатор нарисовал двойку. — Я бы даже сказал самоотречение. Но это уже чисто женское. Что еще? Смелость, умение сосредотачиваться. Ну, небесталанна, небесталанна, не спорю.
— Спасибо, — буркнула совсем неудовлетворенная Ани.
— А и не за что, — заявил щедрый отец, успевший выписать на листке «три» и «четыре». — Только вот эдак, чтобы на коне и с шашкой, нужно совершенно другое. — Сатор широко перечеркнул крестом нарисованные им же цифры. — Во-первых, наглость надобна. Нехорошая такая, бесцеремонная наглость. Во-вторых, полная независимость от чужого мнения. Ну чтоб вот так, прости, натурально чхать на всех с высокой башни. В-третьих, уверенность в собственной правоте, тоже нехорошая совсем. Как там говорится? «Есть два мнение — мое и неправильное»? Вот именно так. Ну и… В каких там? Неважно. Пойми, ребенок, апломб нужен, совершенно непробиваемый апломб. Когда говорят: «Это не так!» или «Нельзя!», а в ответ: «Так и не иначе!» или там: «Можно!». Ты же промолчишь, при себе мнение придержишь.