Усталость и скуку как рукой сняло. Джессен был действительно талантлив — я видела незаконченные пейзажи и наброски, а перед глазами до сих пор стоял портрет Айлы, прекрасной и словно живой. Разумеется, мне хотелось узнать о живописи Джессена больше, но я не была уверена, что готова позировать, как Айла. А в том, что он имел в виду именно это — не сомневалась.
Но Джессен заметил мое смятение и поспешил заверить:
— Лилиана, в моем предложении нет двойного дна. Когда я говорю о том, чтобы побыть моделью — я имею в виду именно это. Я не прикоснусь к тебе и пальцем. Но уверен, что тебе понравится моя работа. Мы оба скучаем, а я давно не практиковался. Почему бы не попробовать?
Облизав вмиг пересохшие губы, я неуверенно кивнула, чувствуя, как кожу словно покалывает от напряженного ожидания.
— Там ширма, можешь раздеться. Есть плед, чтобы тебе не было холодно и… стеснительно. Но я не хочу испачкать платье краской.
Снедаемая странным волнительным предвкушением, я зашла за ширму и разделась. Платье скользнуло к ногам, но в мастерской было совсем не холодно, а мурашки на коже появлялись совсем не из-за температуры. Я взяла плед — тонкий, атласный, расписанный причудливыми узорами, и вышла из-за ширмы.
На середину комнаты Джессен поставил темно-красную софу.
— Сюда, — сказал он. — Ложись, как удобнее, не держи плечи и шею на весу.
Пока я устраивалась, мужчина убрал мои волосы и заколол большой серебряной шпилькой.
— У тебя хорошая кожа. Мне всегда было жалко Айлу — мороз отвратительно влияет на кожу. Поэтому мы жили в другом климате.
— Мне подобное удовольствие пока недоступно.
Джессен не стал использовать те краски, которыми занимался, когда я вошла. Он извлек из шкафа небольшой деревянный чемоданчик, идеально чистый и пахнущий свежим лаком для дерева. Внутри стояли аккуратные флакончики с красками, а к крышке крепились разномастные кисти. Джессен захватил немного краски на кисть и коснулся моей щеки.
— Холодная?
— Нет, — почти шепотом ответила я.
Краска ложилась теплыми приятными мазками. Мягкие прикосновения кисти успокаивали, тонкий пряный аромат, словно в краски добавляли какие-то специи. Сосредоточенное лицо Джессена выражало полнейшее умиротворение. Ему нравилось рисовать, и неважно служил холстом лист бумаги или человеческое тело. Мое тело.
— А что ты рисуешь? — спросила я, потому что сидеть в тишине и слушать биение сердца было бы совсем невыносимо.
— То, что приходит в голову. Узоры… цветы. Сложно объяснить, я просто вижу, что подойдет тебе, что сделает тебя красивой и не превратит в разрисованную куклу. Для этого надо иметь вкус. Поэтому Райан обожает графику — там можно малевать от души одним цветом.