— А я пресекала, мол возратка накатит, не отвертисся! Дык, не внимала, лихомудра! — бубнила Лукерья не умолкая, — молодежь ныне пошла, вестимо поболе нашего ведают!
— Твою ж, да через копыта! — проронил Николай, оробев, — и… что теперь с ней делать?
— Как чаво, мозги-то взбаламуть! Мужика ей нать!
— Сдурела, клецница? — пришел в себя огневик, мотнув головой, — забыла о правилах?
— Ой, упросом тебя прошу, мниха токмо не сыгрывай! Али не ведаешь, как горячку девичью загасить, да по-быстрому?
— Кто, я?
— Нет, лихо одноглазое!
— Язык бы тебе вырвать, баба черноротая! — рассердился огневик, — где… она?
— В опочивальне, ясно дело. То рюмсает, то рдеет. Ты, часом не сиволап, управесси? Аль кого иного прикликать? Соседушка недалече живеть, не моргнешь, как…
— Стули пасть, клецница!
— А чаво такова? Чай не странь он ей! — продолжала задирать огневика охоронница, — да с охоткой мужик примчит, покамест ты выхеривать свои забобоны буш…
— Вот лоха! — выдохнул Николай, — куда идти? Веди, да помалкивай!
— Вот и ладно, благо дело делай смело! Сворачивай, да не туды, а сюды! А теперича по сходням…
— Разберусь, а вы здесь оставайтесь!
— Ты чаво дивый-то такой? Нешто то зазорно? — казалось, даже Лукерья удивилась, — целомудренник, власно…
Что странно, огневик смолчал, лишь сильнее сжал кулаки, когда поднимался вверх по лестнице.
— Ты это, Николаша! Век-то короток, не вороти нос от щербету! — крикнула клецница напоследок, не в силах сдерживаться и хихикнула.
— Что бы ты ведала, пустая ветрогонка… — ответил огневик сквозь зубы.
— Хвате, ера! А то воротится! — шикнул Егорыч, — докаркаешси!
Мужчина помедлил, прежде чем нажать на ручку и отворить дверь. Выдохнул из груди весь воздух и переступил порог спальни.
Женщина стояла у окна, спиной к нему. Большое, круглое, оно освещало комнату, а лучи солнца подсвечивали контуры женского тела сквозь тонкую сорочку. Кроме белой, в пол сорочки, оголяющей плечи, на ней не было ничего и огневик сглотнул ком, четко разглядев ее лопатки и ямочки на ягодицах.
Она упиралась ладонями в затянутое изморозью стекло, склонив вниз голову. Длинные локоны, спутанными прядями падали на одно плечо, на лбу схваченные белой лентой. Изящная шея с выпирающими позвонками, покрытая мурашками, показалась ему дивно прекрасной.
Сердце, которое он давно считал мертвым, вдруг подало признаки жизни и стукнулось в грудную клетку, причинив боль. Какое-то далекое сходство, незримый, полупрозрачный облик возник в памяти и ту же истаял. Нет, не она, показалось…
Женщина застонала. Этот полу-стон, полу-всхлип, дивной мелодией ударил по вискам, напомнив, что он все еще жив и что он мужик! Инстинкты, мать их!