Он стрелу свою пустил
От души что было сил:
Так старался, что два раза
Чуть язык не прикусил.
Долго он стрелу искал
Среди поля, среди скал;
В промежутках между этим,
Втихаря, слезу пускал.
И зашел в дремучий лес,
И в такую глушь залез,
Что от страха чуть не вспомнил
Про забытый энурез.
Лишь сковал его испуг,
Он к болоту вышел вдруг;
Как свою стрелу увидел –
Чуть не выпрыгнул из брюк.
Только шаг Иван ступил,
Ноги сразу ввязли в ил;
Он и дергался, и прыгал,
Даже пьявок материл.
Разозлился… Вдруг глядит:
Со стрелой его сидит
Лупоглазая лягушка
И зрачком его сверлит.
Вся зеленая, в траве,
На загривке пьявки две
И корона золотая
На плешивой голове.
Бедный Ваня обалдел,
Так в болото сам и сел,
Но, не видя криминала,
Сразу как-то осмелел».
«Ты, конечно, всем взяла –
И забавна, и мила!…
Но забыла, что недавно
Головастиком была!
Не возьму я в толк совсем
(Может, думаю не тем?):
Как ты видишь в перспективе
Наш безоблачный тандем?
Если б я такой же был,
То, конечно б, не бузил
И давно в твое болото
Однозначно зачастил!
Но пойми ты, наконец:
Не позволит мне отец,
Чтоб при всем честном народе –
С земноводным под венец!»
«Ты наивный, как Муму…
Я тебе, как своему,
Тайну страшную раскрою,
Чтоб прочистилось в уму.
Ну, а ты уж сам решишь
И душой не покривишь,
Что иметь – жену такую
Или, скажем, голый шиш!
…Хочешь верь, а хочешь – нет:
Рождена была на свет
Я царевной. Если честно, –
То на свете краше нет!
Не кривись, я ж не всегда
Грязь гоняла у пруда;
Просто к нам Кощей Бессмертный
Вдруг нагрянул, как беда.
Приглянулась я ему –
Тут и я его пойму:
Стал бесстыдник примеряться
К организму моему.
Я его душевный пыл
Охладила, он остыл,
Превратил меня в лягушку
И в болото посадил.
Но уж скоро срок пройдет,
Заклинание сойдет,
И лягушечья одежда,
Несомненно, пропадет.
А пока, любимый мой,
Ты меня слегка помой,
Заверни в платочек белый
И неси к себе домой».