Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счет. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» — в гости к чужим для меня людям, в чьем присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то на другом конце Земли на это же небо смотрит моя мама.
И это все, чем была наполнена моя жизнь.
Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчетливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чем-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы — односложными, глаза — пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.
Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку чуть приблизиться в беседе к чему-то личному, тотчас же холод проникал в их взгляд и голос. Своим мгновенным отчуждением они словно внушали — ничего личного, мадемуазель. Разговоры касались только обсуждения премьер, концертов, спектаклей, выставок, а затем следовало непрерывное питье, хохот и ощущение пустоты после этих посещений. Через некоторое время они наносили ответные визиты, где все повторялось сначала. Смех, вино рекой, музицирование… Изредка я пела, потом, улыбаясь и кланяясь, провожала их и, опустошенная, возвращалась в свою комнатку под куполом башни.
Вновь выходила на балкон, смотрела на зависшую над прудом луну и чувствовала горькую, слепящую тоску по маме, по тому, прежнему Вадиму, по Клавдии Петровне и подружкам. По моим многочисленным верным поклонникам, по любимой работе и по всей моей молодой и яркой жизни.
Отчаяние мое нарастало.
Мари…
Наконец, я начала терять всякую надежду вырваться отсюда.
А страшный день 24 октября, день нашей свадьбы, неумолимо приближался. И чем ближе он становился, тем ужаснее я себя чувствовала. Депрессия начала постепенно накрывать меня своим темным крылом. Я стала беспрерывно плакать ночами, отчего утром под глазами образовывались мешки. Все чаще за завтраком я выглядела уныло и скорбно, и, наконец, однажды Рене, не выдержав, сказал: