Усталая кондукторша дремала у окна, и никто не спросил у меня денег. По стеклу барабанил дождь, в душе моей бродила горечь, и хотелось только одного — скорее оказаться дома.
Увидев мой рукав, Клавдия Петровна всплеснула руками.
— Мариночка! Что это?!
Я покосилась на приоткрытую дверь гостиной.
— А где месье?
— Какой месье?! — вытаращила глаза домработница. И я подумала, что схожу с ума.
— А-а! — тут же сообразила старушка. — Этот… как его… Рено?
Я кивнула. В груди затеплилась робкая надежда, что ему здесь не понравилось, и он переехал от нас.
Но тетя Клаша меня сразу в этом разубедила.
— Спит… Наверху, в гостевой. Умаялся! Три стопки выпил. Мамаше твоей все уши прожужжал про эти, как их… пар… партитуры, вот. Про Новую Зеландию да про Голландию все рассказывал… Я ему белье васильковое постелила, воды в графин налила, ботинки почистила…
Слушая вполуха, я бросила куртку на пол.
— Теть Клаш, в прачечную не носи. Выброси на помойку.
Тетя Клаша подозрительно посмотрела на меня.
— Вадим?..
Я промолчала.
Она осмотрела меня с головы до ног и неопределенно кивнула.
— Ладно.
Я обула мягкие тапочки и прошла в душ на первом этаже. Нужно смыть этот тяжелый день, выкинуть его из своей жизни, плотно укутать сном, и тогда завтра от него не останется и следа…
Когда, замотанная полотенцем, я проходила мимо гостевой комнаты, дверь была приоткрыта, и оттуда потянуло каким-то другим воздухом — воздухом дальних странствий. Всего мгновение я была рядом с этой дверью, но в этот миг перед глазами вдруг промелькнули далекие города, незнакомые улицы, гомон непонятных голосов… Словно в нашем доме появился маленький чужестранный остров…
Спать, немедленно спать! Только сон и полный покой.
Войдя в спальню, я сбросила полотенце и с наслаждением растянулась на кровати.
Мне приснился Вадим, который, улыбнувшись, как рыжий полицейский, произнес «Бонжур, мадемуазель!» и поцеловал меня в щеку.
Утром от вчерашнего дня, действительно, не осталось и следа.
Я вышла к завтраку в светлом платье и еще издали услышала скрипучий голос месье Валлина и заразительный мамин смех.
— Заходи скорее, Марина! — нетерпеливо махнула мне мама. — Рене рассказывает о гастролях в Венеции.
От меня не ускользнуло, что церемонное «месье Рене» превратилось в домашнее «Рене».
— Вы тоже можете называть меня просто Рене, дорогая! — предложил мне именитый дирижер. Он, похоже, был в прекрасном расположении духа. Перед ним стояла чашка кофе и пепельница, хотя мама не любила, когда курят в гостиной. Это означало, что седовласый собеседник завоевал ее сердце.