Для Закари я явно не авторитет, потому что он отвешивает Ксавьеру ещё один пинок под ребро.
— Парисс, я на тебя в полицию заявлю за порчу чужого раба!
Парисс замирает с занесённой для удара ногой. Трус. Но это в данном случае хорошо.
— Зак, а ты будешь трахаться сам с собой, предупреждаю один раз!
Тоже помогло. Слов не хватает сказать, как бы я их назвал. Смотрю на Ксавьера, который, баюкая правую руку, пытается встать. «Нельзя проявлять жалость к рабу, — напоминаю себе. — Нужно как-нибудь показать, что я такой же самодур, как они».
— А ну встал! Я устал уже от этого проклятого парка! На руки меня возьми, до машины понесёшь!
Если у Ксавьера и хватает сил на удивление, то я уже не могу различить его на покрытом ссадинами и кровоподтёками лице.
Дерьмо. Какое же дерьмо. Скорее бы домой…
Ксавьер послушно поднимает меня на руки. Одной рукой почти не держит меня, цепляюсь ему в шею изо всех сил.
Шепчу, наклоняясь к уху:
— Потерпи. Давай к воротам самой глухой тропой.
Кажется, целую вечность добираемся до такси. Ксавьер опускает меня на землю и порывается открыть дверь — только шикаю на него и подталкиваю внутрь.
Опускается на колени на полу и смотрит перед собой. Набираю воздуха в грудь. Столько вопросов нужно задать… Но в машине… не хочу. Только ловлю его руку — здоровую — и стискиваю в своей. Она так напрягается под моими касаниями, что тут же выпускаю её.
Экипаж останавливается перед домом, Ксавьер снова выходит первым. Дверь, впрочем, не держит.
— Вас понести? — спрашивает меня устало и зло.
— Иди в дом, — так же устало отвечаю ему. Сую карточку в паз на двери, жду, когда оплата пройдёт, и иду за ним. — Сразу в подсобку, — говорю ему. — Раздевайся и начинай. Рубашку сниму и подойду.
Ксавьер
Что начинать? Пороть самого себя? Нет уж, простите, господин, я вас подожду.
Стягиваю перепачканные футболку и джинсы — футболка ещё и порвана, проще выкинуть. Впрочем, может, ему понравится так меня водить…
Бастиан появляется на пороге и секунду разглядывает меня.
— Ты ещё не начал? — он нетерпелив. — Сколько можно раздеваться? Я уже на второй этаж сходил.
Стискиваю зубы, опускаюсь на колени и цежу с такой вежливостью, какую только могу изобразить:
— Простите, господин.
Бастиан стоит и не отрывает глаз от меня. Рука тянется к жезлу, который по-прежнему на поясе висит. Кнута уже нет.
Марк
Я не знаю, что сказать. Его лечить надо сейчас, а не говорить. Я так и думал, что он уже запустит программу, и пока будет лежать в камере — поговорим.
Но у нас всё опять как-то не так. И мне приходится произнести: