Ей было немного боязно задавать этот вопрос. Вдруг дед рассердится. Он никогда не ругался и не наказывал внучку, но его суровый взгляд и горький вздох, после которых он замолкал, словно забывая о Машином существовании, были для неё худшим из наказаний.
За каких-нибудь полчаса она успевала тысячу раз пожалеть о своём проступке и примерно столько же раз дать себе слово никогда больше так не делать. Устных признаний вины и обещаний дед не требовал и не ждал.
Казалось, он прекрасно слышал каждую Машину мысль, точно знал, когда её внутренняя "работа над ошибками" подходила к концу и не позволял ей выродиться в тоску и обиду из-за чрезмерности наказания, а обращался к внучке с каким-нибудь вопросом или предлагал сделать что-нибудь вместе, или даже начинал рассказывать что-то интересное или смешное. Несмотря на молчаливый и замкнутый нрав, дед был отличным рассказчиком.
И тогда Маша чувствовала себя совершенно счастливой, даже если ей была предложена не занимательная история, а совместная прополка грядок или чистка картошки, к примеру.
А тогда, в ответ на Машин вопрос, как Бог допустил войну, дед не рассердился. Он снова посмотрел в окно, подумал немного, видимо, подбирая слова.
— Война — дело человеческое, не Божие. Запомни, Мария, свобода нам дадена. Сами решаем, как нам жить. А Бог… Он ждёт… — дед замолчал.
Маша тоже подождала, но её терпение от Божьего отличалось, как небо от земли, и через несколько секунд она не выдержала, спросила:
— Чего же Он ждёт, дедушка?
— А когда поумнеем. Когда поймём, как жить надо.
— А как надо? — спросила Маша робко.
Она ведь и сама знала, что надо хорошо учиться, помогать маме и деду, слушаться… ну и тому подобное. Но всё-таки спросила. Ждала чего-то… особенного.
— А надо, — сказал дед, — для других жить, не для себя.
Маша задумалась. Она тогда не совсем поняла смысл этих слов, но больше ни о чём спрашивать не стала. Ей нравилось, что дед говорит с ней вот так — серьёзно, обдумывая свои слова, как со взрослым человеком, многое способным понять; не старается всё разъяснить, как маленькой.
Она не хотела его разочаровывать и нарушать ту густую, плотную тишину — общую, одну на двоих, — наполненную мыслями и стремлением понять саму суть жизни. Маше нравилось самостоятельно разгадывать дедову "загадку".
Они сидели рядом и думали о жизни…
Целых минуты три, пока что-то не отвлекло Машино внимание, теперь уж она не помнила — что. Да и разговор тот вроде бы забыла. А теперь вот вспомнила.
— Ох, и долго же Ему ждать, дедушка, — прошептала нынешняя, уже взрослая Маша, продолжая тот давний разговор.