Вообще все рассказы Ишмы о ее родной планете навевают тихий ужас. Нет, срочно собрать драгоценности Иштар и вернуть Зиккурату чертову память! Так, как они здесь живут, жить нельзя.
Расспрашивая о жизни у нас, Ишма то и дело таращит и без того немаленькие глаза, и даже машет руками. Не верит.
— Как это — нельзя убить человека, стоящего ниже по положению? А если он тебе неприятен? Нет рабов и прислужников? А кто тогда работает? Зачем? Зачем спрашивать женщину ее согласия стать женой? — Это она, когда я поведала про то, что так и не дождалась предложения от Марека. — У нас никто не спрашивает… Так значит, вы убежали от жениха, госпожа? Он, наверно, сильно вас бил?
Я даже поперхнулась. Марек? Меня?! Бил?! Даже представить смешно!
Но Ишма не понимает причины внезапного приступа веселья.
— Так положено, чтобы бить женщин, госпожа. Они — как скот, не знают порядка. Их надо учить.
— Да брось, Ишма. Вот ты, что — не знаешь, как вести себя? Не знаешь, где добро — а где зло? Вот ты говоришь, что самое дорогое для тебя — это оставшиеся дома маленькие сестры. Это что, тоже из-под палки?
Зря я так с девчонкой. Ее миниатюрное личико вдруг сморщилось, из глаз потоками хлынули слезы. Чувствую себя по меньшей мере неловко, по большей — откровенно мерзко.
Подсела поближе, обняла, прижала к себе.
— Ишма, — тихо позвала. — Прости. Я не хотела. Тебе должно быть больно вспоминать о них.
— Мне не о них вспоминать больно, — замотала она головой. — Вы хорошая. Добрая. Но я не стою вашей доброты. Я — плохая. Я точно знаю. Меня нельзя жалеть!
Она рывком отстранилась.
— Глупости, — не согласилась я. — Еще как надо! Всем нужна любовь и забота, это я, кажется, только сейчас начинаю понимать! А тебе, тебе, Ишма, особенно!
— Мне пора, — Ишма принялась собирать пустые тарелки. И в глаза не смотрит.
Ну вот. Обидела ребенка ни за что.
— Ты еще придешь, Ишма?
Девчонка подняла на меня черные глаза в бархатных ресницах.
— Я должна идти к господину Ньолу. А еще… Сегодня ночью взойдет красная луна, госпожа.
— И что?
— Думаю, я не переживу этой ночи, госпожа. Я проклята. Так сказала старая Гадра.
— Вон оно значит, что, — я осторожно вытерла мокрые щеки.
Ньол, видимо, решил, что с ожившей статуей лучше не спорить до поры до времени, и мои вещи были мне возвращены. Кроме оружия. То есть, кроме того, что Ньол посчитал оружием. Но в своем комбинезоне чувствую себя увереннее.
— Вон оно что, старая Гадра. Тоже мне, ворона-вещунья, раскаркалась. Глупости это, Ишма. Мы с тобой еще зажжем! — я попробовала ободряюще улыбнуться. Но, боюсь, улыбка жалкой вышла, и Ишма это почувствовала.