— Руки, — беззвучно шепнула Варя без осуждения, скорее понукающе, заметив его пристальное внимание. И вновь потупила взор.
Андрей пожал плечами и покорился, обхватив ладонями плечи. Подумаешь, ему не трудно.
— …Тайно образу-у-юще, тайно образу-у-юще… — пел клирос. — Та-а-а-айно…
Андрей замер. Прислушался. И внезапно ощутил, как неведомая сила, зарождаясь в груди, против воли стискивает горло.
Пели об ангелах… Или нет. Пели ангелы. Мелодичные переливы высоких женских голосов, оттененные мужским баритоном, казалось, перебирали натянутые струны души, неожиданно откликаясь в самой глубине естества тягостной, мучительной болью. Он стоял, одеревенев, охваченный смятением, со стиснутым судорогой горлом и задыхался. Глаза жгло.
Это от прогретого воздуха. От сладости ладана, бередившей в памяти незаживающие раны потерь. От медового аромата расплавленного воска. От духоты, мутившей рассудок. Потерянный, в каком-то головокружительном ошеломлении Андрей ощущал, как заиндевевший в груди комок оттаивает, отогревается, растекается, превращается в пар и стремится вширь, и рвется ввысь, не умещаясь в своей костяной клетке. И ноет, пульсирует, болит, потому что откуда-то из-за Царских Врат сквозь два тысячелетия на него с вселенской грустью и пониманием смотрит нищий сын плотника. И выдержать этот взгляд невозможно.
Едва дотерпев до окончания напева, не чувствуя под собой ног, Андрей двинулся к выходу сквозь толпу. Перед глазами колыхался туман, лица плыли в нем бесформенными пятнами. Очутившись на крыльце, он глубоко, жадно вдохнул. Глоток живительной морозной свежести принес облегчение. Но прежде, чем Андрей окончательно пришел в себя, его пробрала необъяснимая дрожь. Страх отдался в животе противным спазмом, сдавил сердце — и воплотился в высокого, облаченного в длинное черное пальто человека. Нестриженные курчавые волосы над чистым бледным лбом чуть шевелились от ветра, присыпанные хлопьями снега. Это безжизненное лицо с белесыми глазами Андрей узнал бы из тысячи.
— Рад нашему знакомству, — поприветствовал Асмодей, насмешливо изогнув губы.
* * *
Стремительной, летящей походкой Азариил взбегал по нескончаемой лестнице. Каждая из ее ступеней была отдельной площадкой, на каждую приходилось по нескольку шагов. Подошвы невесомо скользили по белому с тонкими прожилками мрамору. В кристально-чистом, прозрачном, как слеза, воздухе кружились редкие листья, но опускаться на землю вовсе не торопились. Их танец мог пленить надолго, под их завораживающие движения особенно хорошо текла молитва.