Но вот повозка снизилась, даже коснуться можно было ветвей еловых. Снежка оглянулась — леса вокруг дикие, жуткие, сосны и березки встали стражами у одинокой скалы, а возле нее гнилым зубом одинокая хоромина торчит, бревна у нее подгнившие, темные от времени, просела изба, видно, что старая-старая, а править то ли некому, то ли не хотят.
Волки, что всю дорогу Снежку охраняли, в лес умчались белыми стрелами, поземка их следы тут же и замела — видимо, кончилась их власть. А из домишки, в котором окошки едва светились, словно там всего-то пара свечек зажжена была, показался старик согбенный — в тулупчике овчинном, холщовых штанах да шапке-ушанке. Простой такой, вовсе и не сказочный. Нос картошкой, брови седые, бороденка рыжеватая торчит, взлохмаченный весь, будто пес, что свое отслужил. Но ни жутью от него не веяло, ни Той Стороной запредельной, да и глаза обычные были, без той пронзительной морозной стыни или бедовой зелени малахитовой, что присущи были волшебным духам гор и лесов. Сероватые глаза его были, прозрачные, с опаленными белесыми ресницами. Но как старик этот среди леса дикого да запредельного оказался? Неужели люди простые и тут жить могут? Хотя мало ли, подумалось Снежке, может, он сторож или лесник?.. Что она вообще про приграничные земли знает — она впервые пытается на Ту Сторону Синегорья попасть. Может, положено так, чтобы человек какой дорогу охранял?
Снежка вышла из саней навстречу старику, все гадая, кто же он такой да что в зачарованной чаще делает. Хоромина его так перекосилась, что казалось, вот-вот в снег упадет… летом, видать, трава до самых окошек зарастает — вон и сейчас сухие палки какого-то кустарника торчат, да еще с шипами острыми. А на них красное что-то, будто выкрасили ветки соком ягодным. Жутковато стало, когда подумалось, что это может быть и кровь.
— Куда путь держишь, девушка, да как тебя по батюшке звать-величать? Что привело к моему порогу? — важно спросил старик, бороденку свою поглаживая. Так мог бы выглядеть заводчанин какой лет сто назад — сейчас иначе люди себя вели, и даже не в одежонке его старинной дело, а скорее в повадках да речи.
— Снежанна Николаевна я, а вы кто таков будете? — осторожничая, ответила Снежка, пытаясь подражать ему в манере вести беседу, и шкатулочку к себе прижала, будто испугавшись, что отберут. — А еду я к жениху своему, Мороз Иванычу, не знаете ли, куда мне дальше? Кони вон встали, что статуи ледяные, с места не могу их сдвинуть…
— Через лес тебе к нему, да только вот внучка моя, Заряна, сама о таком женихе мечтает, никак не могу я тебя пропустить, не обессудь, своя одежонка-то к телу ближе, — развел руками старик, так и не назвав своего имени-звания, а из окошка избы в этот миг выглянула девка — румяна да темноглаза, с косой черною, словно смоль. Брови ее будто углем нарисованы, губки — ягоды, улыбается зловеще, и острые белые зубки видны… острые, как у мелкого хищника, куницы там или ласки.