А было так, что буквально только что произведенный в корнеты Лейб-гвардии гусарского полка Владимир Бахметьев в таком количестве употребил на пирушке шампанского, что, отправясь домой, буквально уже ничего не соображал. В потемках гардероба Владимир по ошибке надел чужой ментик, принадлежавший старшему по чину, к тому же с двумя крестами, которых не заметил с пьяных глаз. Он вышел на улицу и тут же нос к носу столкнулся с шефом полка — Великим князем Николаем Николаевичем, который подобного отношения к службе не терпел, а потому тут же отправил его сначала на полковую гауптвахту, а поутру и вовсе в Петропавловскую крепость на целую неделю. Дознание учинено было по всем правилам, причем спрашивали его всего лишь об одном: «как мог он комедию устроить из чести воинской, мундир без права взять, да ещё и с чужими наградами?». А что он мог на это ответить? Только одно: «пьян был» — вот и все объяснения! При этом даже то, что в прошлое царствование на этом же самом попался князь Голицын, его не слишком утешало.
А в итоге его отчислили из гвардии и отправили служить на Кавказ, благо там в это время все еще продолжалась война, и он успел как раз к сдаче последних немирных горцев в урочище Кбаада. За это последнее дело многие получили повышения в чине и награды, однако Владимира, хоть и успел повоевать и понюхать порох, обошли и чином, и наградой, притом, что многим его сослуживцам, пришедшим туда вместе с ним, дали и то и другое! От обиды он тогда в меланхолию впал, начал помышлять о смерти, да так, что чуть было не застрелился у себя в мазанке — от сего греха его буквально чудом спас полковой капитан, зашедший к нему по случаю, — отчего, понятное дело, в полку пошли всякие разговоры и его по рапорту командира послали лечиться в Москву. Вот тут-то он и познакомился с Дмитрием Каракозовым, и был приглашен им на сходку тайного революционного общества, возглавляемого его двоюродным братом Николаем Ишутиным. Все, чему он был свидетель, произвело на него сильнейшее впечатление. Однако ему не понравились разговоры отдельных его членов о цареубийстве, как средстве побудить народ к социальной революции, о чем он так прямо Каракозову и сказал, и добавил, что вообще с трудом верится, что такое возможно. На том они и разошлись, однако, как полагал сейчас Владимир, его вина была в том, что он не донес куда следует, и этим самым подвергнул жизнь императора смертельной опасности. Так он и сказал об этом отцу и тот, выслушав его очень внимательно, молча кивнул головой.
— Хотя бы в этом ты, Владимир, здраво рассуждаешь, — заметил он, когда тот закончил свой рассказ и вызвав горничную Глашу, попросил подать Володе ужин, а себе крепкого чаю с лимоном.