— Понимаю. Может, ты и права. Но ты имей в виду!
Внушительно трясет пальцем у меня перед носом.
— Буду иметь.
— А Жаблонского все-таки гони. Какой-то он… Типус, одним словом.
Молчит. Явно что-то еще сказать хочет, но решиться сразу не может. Жду.
— Я тут к Стрелку заезжал. Не хотел у него за спиной дело с тобой общее затевать. Некрасиво это. Так что… он в курсе теперь наших с тобой дел.
Не могу удержаться:
— И что говорит?
— Да ничего он не говорит. Матерится все больше. Нос у него уже не такой распухший, зато фингалы под обоими глазами растеклись. Теперь на героя мультика про суперсемейку похож. Или на медведя очкового.
Невольно смеюсь, когда Федька изображает Егора — смыкает большой и указательный пальцы на обоих руках и приставляет их наподобие очков к собственным глазам, которые при этом почему-то вытаращивает.
— Скорее уж на очковую кобру… Ладно, бог с ним, хотя мне, честно, жаль, что так с ним получилось. Перестаралась я… Лучше скажи, как там у Андрея Михайловича… э… обстановка на фронтах?
— Да там какие-то темные совсем дела оказались. Ну, с этими тремя бандюганами, которые тогда у Сереги в доме пострелять надумали. Связались с Интерполом. Все трое из одной группировки. Работают, соответственно, на одного человека. Известен он очень хорошо. В первую очередь, как один из самых крупных в Италии торговцев наркотиками. Вот только зацепить его, как водится, не удается никаким образом.
— Я так понимаю, что этот самый мафиоза и есть заботливый отец нашей Марии-Терезы?
— Точняк! Прямо в дырочку! Он и есть.
— И что в этой связи Андрей Михайлович думает делать?
Ржет.
— Что думает, то и делает. А в свободное от этого всего время русскому языку ее учит.
Теперь уже хохочем оба. Вот ведь как бывает. Кто-то расходится. Кто-то сходится… Внезапно становится совсем тошно. Что там сейчас делает Егор? О чем думает? Наверно, у компа сидит, пальцы над клавиатурой как бабочки летают, взгляд сосредоточенный… А рубашки у него не стиранные и не глаженные… И в холодильнике, небось, пусто… Черт!
Правду говорят, что дьявол кроется в деталях. От мысли, что мы теперь чужие друг другу — просто скверно на душе. От этих же мелких бытовых деталей, вроде нестиранных рубашек и неприготовленной еды, так погано становится, что в пору в окошко на луну завыть. А этих чертовых деталей так много! Я помню, каким движением он сдергивает с шеи галстук, когда приходит с работы. Помню, как он ест мороженое — сначала лижет, а уже потом откусывает. И всегда так: лизнет — откусит, лизнет — откусит. Помню, как он взлохмачивает себе в задумчивости волосы, и каким становится его лицо перед тем, как его накроет с головой оргазм. Помню, как он пахнет, как двигается. Помню вкус его спермы, запах кожи и касание его крепких рук…