Мне же хотелось одного: смыть с себя вчерашний день и оказаться подальше от него. Ото всех.
— Где моя одежда? — терпеливо повторила, сминая пальцами наволочку.
— Послушай...
И я просто не выдержала! Я просто уже не могла молчать и держать все в себе. Вскочила, наплевав на наготу, и с усмешкой поинтересовалась:
— Что послушать? Очередное обещание сдать меня полиции и засудить? Да пожалуйста! Я могу сама хоть сейчас позвонить.
Воскресенский сжал челюсти, отчего заострились скулы, и промолчал. А я молчать уже не собиралась. Не могла. Не сегодня. И уже не в этой жизни.
— Что еще мне послушать? Ты только скажи, я за время нашего знакомства отлично научилась слушать. И раздеваться, -- последнее слово обожгло язык горечью.
— Во-первых, раздеваться ты так и не научилась, Вика, -- зло произнёс Воскресенский, сдавив ладонью собственное колено. -- Во-вторых, нам действительно есть, что обсудить. Тебе нужно успокоиться.
— Успокоиться? Мне надо успокоиться?! Об этом легко говорить, да. Но не тебя обманывали больше двадцати лет, не тебя заставили подписать чертовы контракты и не тебя... Не тобой воспользовались как... как вещью, — я судорожно вздохнула ставший вязким воздух и выдохнула, чтобы удержать слезы. — Если это все отбросить, то мне действительно стоит успокоиться.
Из всего мною сказанного он вычленил только одно, о чём и спросил с таким видом, будто собирался расколоть весь мир надвое.
— Ты знаешь про родителей... Откуда? — и не было в голосе уже ни усталости, ни злости, а во взгляде застыл лёд.
Но он так легко меняет маски, что не имеет смысла пытаться его разгадать. Зачем? Лжи в моей жизни и так достаточно.
— О, и ты уже в курсе? Оттуда же, откуда узнала, что Леша Калинин такой же жестоко обманутый, как и я. Он настоящий сын моих родителей. Точнее, тех людей, что меня вырастили. — Я не выдержала и сдернула с постели одеяло, чтобы укрыться. А затем... Затем решилась спросить: — Зачем я тебе? Какой твой следующий ход?
Воскресенский протянул руку, и взял меня за запястье.
— Послушай меня внимательно, мышка, — заглянул в мои глаза и достаточно спокойно продолжил: --
— Всё, что связано с тобой и твоими родителями, оно не касается нас лично.
— Нас лично? — прошипела я, пытаясь вырваться. У меня было такое ощущение, что его пальцы оставляют обжигающий след на запястье, печать собственности, чтобы затем отравой проникнуть мне под кожу. — Интересно ты заговорил! И отпусти!
— Не отпущу, Вика! — сжал чуть крепче, увереннее. — И, да, заговорил интереснее, потому что для того есть причины. Глупо было полагать, что после всего, что я сделал, так просто отпущу, — замолк на миг, выдохнул и погладил большим пальцем выпирающую косточку на кисти. — Я... Много думал за последние сутки. Никаких ходов не будет. Ты мне нравишься.