Рядом раздался вой. Женщина в сбившемся платке осела на землю. В глазах бушевало безумие.
Ее тут же подхватили под руки и оттащили в сторонку. Там, у стола, заставленного плошками и горшками, хозяйничали те, кого куратор назвал берегинями. Одна из них что-то старательно переписывала с кусочка бересты, шевеля губами.
Вокруг толпились люди:
— Матушка, глянь, может, жив мой Соловушка?
— А про Ждана сына Желаны тоже — ничего? Ты уж погляди, не откажи…
Берегиня только кивала, не прерывая своего занятия.
А я снова всмотрелась в линии на бересте.
Теперь было ясно, почему некоторые символы показались знакомыми. Такие буквы я видела на фотографиях в учебнике по истории. Похоже, на этом щите вывешивали списки пострадавших.
Плачь, стоны, надежда, горящая в глазах обступивших стол людей, выматывали душу. Захотелось помочь. Хоть чем! Но в медицине я полный ноль, как и в старославянском.
К столу подошла еще одна берегиня, поставила корзинку и исчезла.
Стоп! Я это уже видела! В такие же складывал записи тот врач! Он точно писал на русском!
Так и есть! Кривоватые линии складывались в знакомые буквы. А берегиня просто переводила!
— Я могу помочь?
Толпа отшатнулась. Белый халат, что ли, так подействовал? Берегиня подняла усталый взгляд и обвела раненых.
— Я еще не врач. Ну, не целитель, поэтому там бесполезна. Может, здесь на что сгожусь?
— Может, и сгодишься… — улыбнулась берегиня. — Сможешь вслух прочитать? А я записывать буду. Тяжко ваши письмена разбирать.
Захотелось ответить, что не сложнее, чем их, но вместо этого я послушно вытащила берестяную записку.
— Нет, эти потом. Здесь… — в уголках покрасневших от дыма и усталости глаз, показалась слеза. — Сначала выжившие, легкораненые. Бери отсюда.
— Тихомир из Кузнечной слободы, — буквы скакали, сливались, пришлось вглядываться.
За спиной раздался вскрик. Девчушка, подхватив подол, метнулась в сторону, только украшение на конце длинной косы звякнуло.
Никого это не рассмешило. Люди теперь обступили не берегиню, а меня, вслушиваясь в каждое слово.
Это нервировало. Но у них, может, родные сгорели! Так что потерплю!
— Ёрш, Третьяков сын…
Мужик, нервно теребивший шапку, крякнул и. поклонившись, заспешил туда, где собирались легкораненые.
— Беляна…
Я читала, и народу вокруг становилось все больше. Посыпались вопросы с именами. На любопытных шикали, чтобы они не мешали слушать. Наконец, береста в корзинке закончилась, но принесли еще парочку.
— Отдохни покуда, вон, язык заплетается. Кваску попей… — в руках оказалась глиняная кружка, а берегиня пошла к щиту. Люди кинулись следом, нетерпеливо ожидая, когда она повесит такие важные листочки.