Чёрная птица (Притуляк) - страница 14
«Расскажу вам притчу, – сказал падре Поликарпо, когда Тани перестала плакать. – Я же священник, а священникам полагается иногда говорить притчами, – улыбнулся он. – Слушайте. Жил-был в Ноа-Вердад человек по имени Гильермо Доблес…»
Жил-был в Ноа-Вердад человек по имени Гильермо Доблес. Пас овец, любил вино и женщин, ещё любил перекинуться в картишки, любил покурить в тишине, любуясь на солнце, что под сонные крики попугаев садится за Риехой, любил потолковать о правильном вине и порассуждать о мировой политике.
Когда началась война, Гильермо Доблес не пошёл на неё – он не хотел воевать ни за красных, ни – тем более – за синих. «Я пастух, – говорил он. – Моё дело – пасти коров; а ружья́ я отродясь в руках не держал и ничьей крови не пролил за всю жизнь ни капли». А чтобы его не убили или, чего доброго, не взяли на войну силой, он решил стать невидимым. И стал.
Все перестали видеть его в тот же час, так что он мог ходить по деревне незримым, с улыбкой поглядывая на односельчан, бросая им какую-нибудь шутку, порою весьма едкую (которую они не слышали), строя рожи или выплясывая перед какой-нибудь вдовой, несущей с рынка десяток яиц. Но к чести его надо сказать, что никому, даже злейшему своему врагу ни разу не плюнул он в стакан с вином, не взял ничего чужого и не облапил ни одной женщины, хотя был женолюбив и охоч до пышных женских форм. А поскольку вокруг бушевала война, нередко случалось ему оказаться в самой гуще боя.
Свободно ходил Гильермо Доблес прямо под яростным огнём с двух сторон, который вели друг по другу враги. Изрыгали смерть миномёты, грохотали взрывы гранат, опаляло Гильермо Доблеса смертоносное пламя, изрешечивали его злобно жужжащие пули, слетаясь на грудь и спину подобно москитам. Но Гильермо Доблесу всё было нипочём, потому что он был невидим не только для человеческого глаза, но и для слепых комочков свинца и горячих рваных осколков. Пули пролетали сквозь него и неслись дальше искать горячую живую плоть. Он даже не оглох и не лишился зрения, хотя не раз мины разрывались у него едва ли не под ногами. Он ходил и смотрел на битву: на эти обезумевшие глаза, на перекошенные в ненависти или страхе рты, на кровь, льющую из ран, на обломки человеческих тел, раскиданные там и тут, будто обрывки бумажных солдатиков, разорванных и смятых рукой мальчишки, которому вдруг наскучила игра и вот он рвёт кое-как нарезанных из старой тетради воинов, сминает их в комок, влажный от потной ладони, и бросает в очаг, у которого его мать корпит над обедом.
Однажды в пятницу случилась у него нечаянная встреча. Когда в окрестностях Сеа-Вальянсо Гильермо вышел на небольшую поляну, вокруг которой кипела яростная схватка, на большом белом камне посреди боя сидел человек в странной грязной одежде, похожей на пижаму, в поношенных сандалиях, длинноволосый и голубоглазый, с тонким нервным лицом. Гильермо Доблес подумал, что это такой же невидимка, как и он сам, подошёл к нему и присел рядом. Сначала он молча поглядывал на взрывы, плясавшие вокруг, на падавшую под пулями листву, на покалеченную осколком птицу, что умирала неподалёку. Потом сказал: «Когда же им надоест?» – «Никогда, – ответил тот человек. – Людям никогда не надоедает убивать друг друга». – «Кхм, – крякнул Гильермо Доблес. Он хоть и был по натуре завзятым пессимистом, но всё же не отказывал человечеству в разумности и милосердии. Поэтому с сомнением произнёс: – Так-таки уж и никогда…» – «Никогда, – повторил незнакомец. – Больше тысячи лет, в день пятый я сижу здесь и наблюдаю за ними – всё одно и то же: сеют смерть, как хлеб насущный». – «А ты кто же будешь-то? – спросил Гильермо Доблес. «Святой Иероним», – ответил человек. «Вот как… – покачал головой Гильермо Доблес. – Святой, значит…» Он протянул святому мятую пачку «Фуэртес», но тот лишь покачал головой. Закурив и закашлявшись, Гильермо Доблес сказал: «Вот они меня не видят, а ты – видишь. Это хорошо, а то я боялся, что Бог тоже не видит меня. Выходит, зря боялся». – «Зря, – подтвердил святой Иероним. – Господь всех зрит. – И спросил: – А зачем тебе быть незримым?» – «Чтобы никто меня не видел, – пожал плечами Гильермо. – Чтобы война меня не видела». – «Война всех зрит», – сказал святой Иероним. «Как Бог, что ли?» – недоверчиво хмыкнул Гильермо Доблес. «Ну да, – кивнул святой Иероним. – У ней все сочтены». – «И не страшно тебе смотреть на это тысячу лет? – спросил Гильермо Доблес. – Сказано же: если ты долго смотришь на войну, она тоже смотрит на тебя». Святой улыбнулся и ничего не ответил.