Он пил большими глотками, захлебываясь, капли падали на рубашку, пробирались под нее, щекотали кожу, как чьи-то горячие прикосновения. Голова закружилась. Он зажмурился, и под веками вспыхнули яркие цветные пятна. Сквозь них снова проступило Анино лицо. Ночь на озере. Ее запрокинутая голова, опущенные ресницы, приоткрытые губы. Нежная кожа под подбородком, горло, в лунном свете похожее на сливочное мороженое — хотелось лизнуть его, попробовать на вкус. Ее грудь в ладонях — высокая, упругая, твердые соски чутко отзываются на малейшей прикосновение. Она была так близко, такая… доступная, и на секунду ему показалось… что? Он не мог вспомнить — или не разрешал себе этого сделать?
Но она его оттолкнула. Слава вспомнил об этом, и бешеная половина снова взяла верх. И в голову полезли совсем другие картины. Как, например, эта тварь трахалась в лесу с драконом.
Поставив наполовину опустошенный графин на место, Слава вернулся в кабинет и достал из стола маленькую коробочку с язычком сложной формы. Механический таймер для замков. Обнаружив его в ящике, Слава голову сломал, для чего мог использовать эту фиговину его предшественник, но так ничего и не придумал. Но зато теперь она вполне могла пригодиться.
За окном начало светлеть. Часы показывали начало шестого. С рыночной площади доносился шум — туда, несмотря на ранний час, уже начала стекаться толпа. Похоже, и сгонять никого не пришлось. Как только прошел слух, что будут казнить заговорщицу, народ повалил на площадь валом — ну как же, пропустить такое зрелище.
Положив таймер в карман, Слава снова отправился в тюрьму.
Из караулки не доносилось ни звука, как будто тюремщики залюбили друг друга до смерти. И вообще стояла мертвая тишина. Даже факелы не потрескивали, не стреляли искрами. И снаружи — как будто все вымерло. А как еще думать, если самой оставалось жить всего несколько часов.
Пять лет Аня провела рядом с мужчинами, которые профессионально рисковали жизнью. Любой день для каждого из них мог стать последним. Они могли сидеть, пить кофе, травить анекдоты, а потом раздавался звонок: группа, на выезд. И кто-то вполне мог не вернуться. И ведь было такое. Нет, не при ней, раньше. Но навещать в больнице раненых приходилось. В первый год Аню очень интересовало: как это, когда знаешь, что ходишь по лезвию ножа. Максимов ответил жестко: да, об этом знаешь, помнишь, но не думаешь. Кто думает — тот не возвращается. И все, хватит об этом.
Но сейчас она не могла не думать. Время вдруг стало объемным, осязаемым. Перед глазами стояла восьмерка песочных часов. Знак бесконечности, который, по иронии судьбы, наглядно демонстрирует, как быстро бегут мгновения, особенно последние.