Лежать было хорошо, даже глаза стали слипаться от всего пережитого, но, решительно отряхнув сонливость, я поднялся и, с трудом переставляя отяжелевшие ноги, которые решительно отказывались дальше идти и требовали законного отдыха, направился к роднику, который был тут же недалеко, и который мы с дедом регулярно чистили. Сняв брюки и ботинки, я тщательно отмыл их от болотной грязи, пока она не засохла. Вымыв ноги, я надел все на себя, и дрожа от холодной мокрой одежды, почти бегом направился к охотничьей сторожке, которая притулилась в гуще вековых кедров. До сторожки дошел почти в кромешной темноте, не знай я, что здесь она находится, ни за что бы не нашел, так она незаметно вписалась между деревьями. Войдя, я нашарил на печке спички в банке из-под монпасье, и зажег старую керосиновую лампу.
Все здесь было так же, как мы и оставляли с дедом. Подвешенные в мешочках сухари и крупа не пострадали от грызунов, соль и сахар были в банках из-под кофе, но больше всего меня порадовала старая выцветшая, прожженная местами фуфайка, на которой мы спали. Сняв ее с гвоздя, я тут же одел, так как в мокрых брюках и ботинках чувствовал себя скверно. Наверное, сказывалось все пережитое за день: рыбалка, охота, и конечно, болото. Наложив в буржуйку приготовленных дедом дров, я раскочегарил ее, после чего приподнял половицу, под которой он прятал свою заначку — солдатскую фляжку с НЗ.
Побулькав ею, я прикинул, что грамм сто спирта в ней еще осталось. Взяв ведро, я принес воды из ключа, освещая дорогу зажженной смолистой веткой, и заварил настоящего грузинского чая. Съев половину утки, посыпая ее солью, и выпив из фляжки спирт, я, разогревшийся, уснул, укрывшись фуфайкой на лежанке у печки.
Проснулся я с рассветом, над болотом стоял густой туман. В сторожке тоже было сыро и прохладно. Печь остыла, и вместе с этим улетучилось все тепло. Чувствовал я себя хорошо, голова не болела. Когда я касался самой раны, было еще больно, да побаливали ребра при резком вдохе, а так я чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Взглянув на себя в осколок зеркала у окна, я заметил, что опухоль на лице спала, но синяки под глазами и разбитые губы свидетельствовали, что косметологи мне попались плохие, надо их увольнять. Растопив буржуйку, я сходил к ключу и умылся, используя старый обмылок деда для бритья. Сварив каши и поев, я решил подкинуть еще дров и тут под ними обнаружил старый немецкий штык-нож, которым дед щепал лучину, да иногда разделывал тушки зверей. Находке я несказанно обрадовался, так как теперь у меня было уже более серьезное оружие, ближнего боя. Сторожка будет моим укрытием и штабом, так как на картах она не обозначена, потому что срублена была дедом после войны. Дед, хоть и не был скрытным, но не любил, когда кто-то еще охотится на его любимых местах. Поэтому только его близкие да пара друзей и знали, где у него охотничьи угодья, а значит и избушки, которые он регулярно ремонтировал, так как бывало, жил в них по две-три недели.