Перейдем к делу. Думаю, тебе следует отдать мою гитару, коль скоро ты сам на ней не играешь, кому-нибудь, кто не может себе позволить такую покупку. Отдай также мои лыжи и коньки. Я рассчитываю на тебя.
Мне бы хотелось, чтобы в доме не сохранилось ничего из принадлежащих мне вещей. Я не люблю воспоминаний. К счастью, меня не слишком часто фотографировали. Погоди-ка! Вот тебе еще один пример неверного толкования. У Эмильенны была куча ее фотографий во всех позах. Ее снимал отец.
Я сказала себе, что Эмильенна красивая, вот потомуто ее так часто и фотографируют. Ну а я некрасивая, я это знаю, и никому, в том числе и тебе, не приходило в голову сделать мой портрет.
Я провела четыре дня в размышлениях о себе самой – так что у меня от этого кружилась голова. Ты ведь знаешь, я не мечтательница. И не романтик. Я, скорее, склонна трезво смотреть на людей и на вещи.
По-моему, я нашла дефект в своей броне. Это моя неспособность к общению. Я писала тебе об этом в своем лозаннском письме? Вполне возможно. В таком случае прошу меня извинить.
В коллеже, как и в твое время, делились на группки. Случалось, меня принимали в какую-нибудь из них. Меня всегда очень хорошо встречали. Две-три недели, а порой и дольше, все шло хорошо. Меня находили приятной и гораздой на интересные выдумки.
Затем, безо всякой видимой причины, я начинала чувствовать себя чужой среди своих подруг. На меня как-то странно поглядывали. Всегда находилась хотя бы одна, которая спрашивала:
– Мы тебе что-нибудь сделали?
– Нет. А почему такой вопрос?
– Потому что ты уже не прежняя. Ты почти не смотришь в нашу сторону. Сразу после уроков – уходишь, и у тебя всегда находятся причины, чтобы не идти к той или иной из нас...
Это верно. Это даже верно и в отношении окружающей меня обстановки. Случается, я останавливаюсь на краю тротуара и спрашиваю себя: «Что ты здесь делаешь?»
Вот в такие-то моменты у меня и начинается головокружение. Мне кажется, что меня шатает и я вот-вот упаду. Еще немного – и я обращусь к какому-нибудь прохожему:
– Мсье. Не могли бы вы проводить меня домой? Мне нехорошо.
Все это тебе известно, и ты часто утверждал, что это мои домыслы. Доктор Вине тоже так считал, но все же прописал мне болеутоляющее.
Если у меня какая-то болезнь, почему же мне этого не говорят? Возможно, это развеяло бы тревогу, в которой я живу.
Да, кстати, здесь в Париже я в десять раз больше ходила пешком, чем делаю это в Лозанне, и я не почувствовала усталости. Сейчас, когда я тебе пишу, у меня не болит голова. У меня ничего не болит, и я могла бы писать тебе не один час.