— Ты подумал?
Викинг молчит, лишь тяжело дышит, прижимаясь ко мне всё крепче, а я уже, кажется, почти задохнулась, настолько мало мне кислорода.
— Ты же помнишь, что я тебе написал тогда, в записке?
— “Я люблю тебя, моя валькирия”?
— Именно. Если ты думаешь, я часто разбрасываюсь подобными признаниями, то вот ни хера.
— Не знаю…
— Зато я знаю. И да, не часто. Вернее, никогда. Ты мне не веришь?
— Я не умею тебе не верить.
— Какая умница, — говорит тихо, а у самого голос дрожит. — Вокруг люди шастают, кстати, а мы тут чёрте, чем занимаемся.
— А мы разве занимаемся? — удивляюсь очень натурально, а он смеётся, проводя рукой вверх по моему голому бедру, задирая юбку. — Провокатор и извращенец!
— Поехали домой, — не спрашивает, утверждает, а я понимаю, что совершенно не хочу сопротивляться.
Сейчас мне так хорошо, так спокойно и правильно, что я готова ехать за Викингом хоть на край земли. Главное, вместе.
***
—Знаешь, — говорит Викинг, когда мы лежим, утомлённые друг другом, на его кровати, — я никогда не хотел детей.
— После того, что… — не знаю, какие правильные слова подобрать, чтобы случайно не задеть его чувств.
— Нет, вообще.
Одной рукой прижимает меня к себе, а во второй держит галстук, который, кажется, в его квартире только для сексуальных игрищ и имеется. Во всяком случае, мне сложно представить такого мужчину, как Викинг, облачённого в костюм и с удавкой на шее. Но я не против того, чтобы этот предмет мужского гардероба водился в его спальне, потому что мне нравится всё, что делает с моим телом.
— Когда Жанна забеременела Яном, я хотел дать ей денег, чтобы она сделала аборт. Чёрт, мне было девятнадцать, когда он родился, какие на хер дети? У меня у самого в жопе ветер дул. Но, спасибо Роджеру, отговорил…
— Мальчикам страшно брать на себя такую ответственность, — замечаю, когда Витя затихает, о чём-то размышляя. — Это, в сущности, нормально.
Хмыкает, целуя меня в макушку.
— Примерно. Во всяком случае, я стараюсь не думать, что виноват перед сыном за то, что не хотел его появления. Долго не хотел.
Приподнимаюсь, высвобождаюсь из его объятий и, перекатившись на живот, укладываюсь сверху. Хочу видеть его грозовые глаза, хочу понимать, о чём он сейчас думает, чувствовать его хочу.
— Ты постоянно говоришь о вине перед ним, но, может быть, стоит уже простить себя?
— Думаешь, это так просто? Перестать себя ненавидеть трудно, — вздыхает, касаясь моей щеки кончиками пальцев невыносимо нежно, трепетно даже. — Я всю жизнь этому учусь, иногда удаётся убедить себя, что я не такое уж и дерьмо, а иногда хочется пулю в лоб пустить. Цикличность.