— Давай уйдем вместе, — заговорила она тихо.
Вихсар провел ладонью по ее спине укрытой тканью, открыл глаза, уставившись в верхушку потолка. Княжна ждала ответа, Вихсар чувствовал на себе ее взгляд.
— Нет, Сугар.
Мирина перестала дышать и замолкла.
— Они отступят, если мы уйдем, — попыталась она настоять.
— Я сказал тебе свое решение, ты должна исполнять его, — ответил резко хан, хоть не хотел того, и лежать стало невыносимо — как на ножах. Он нахмурился и резко поднялся, прошел к очагу, потянулся за поленьями кидая их в сердцевину очага.
Мирина молчала, он не хотел сейчас на нее смотреть, не смог бы оставаться спокойным, видя в ее глазах то, что могло сейчас отравить его душу. В груди будто дикий табун пронесся, беспощадно втаптывая его в землю, ломая кости — бессильный перед ее чувствами, которые, как бы он ни желал, не смог изменить.
Глядя, как занимается пламя, Вихсар повел лопатками, разминая плечи. Усталость имеет свойства накапливаться и давать о себе знать не в то время. Каждая мышца сейчас горела, и тело требовало отдыха — в последнее время он мало спал, эту ночь и вовсе не сомкнул глаз, наблюдал за сном Мирины, мысли бушевали, желание тлело в нем при виде, как подрагивают ее ресницы, и тени под ними колыхались от беспокойного сна, он наслаждался тем, как прижимается она к его боку, обхватив пояс, Сугар, которая вчера стала его хатан. Княжна Мирина, которая однажды встретилась ему на пути и изменила его судьбу. Теперь волнуется. За него ли? Знать бы. Вихсар подумал о Садагат, ощутив острую потребность переговорить со знахаркой, услышать какие-то ответы. Сомнения вгрызлись в него, как голодные волки в добычу, терзая сердце на ошметки — одни только алые реки в глазах и ярость, и дикая безутешная ревность, снедавшая его изнутри.
И эти глаза — когда он открыл ее лицо — такие чистые, яркие, как степь в ясный весенний день. Вихсар понимал, как глубоко она засела в сердцевину его существа, что теперь вырвать можно разве только с плотью и жилами. Только не смотреть сейчас ей в глаза — не видеть в них другого мужчину — это его смерть. И знал бы княжич из Явлича, что убить хана сможет не мечом вовсе, а…
В голову словно плугом врезались слова Арьяна — спросить Мирину о том, желает ли она остаться с ним. Этот вопрос грузом ворочался на языке, норовя сорваться с уст, горчил и жег небо, наполняя глубины сердца соком яда. Если она выберет его, это не избавит его от мук, и ее тоже, он не даст ей свободы — он пойдет и убьет этого ублюдка, распорет глотку за одно только то, что она предпочла его, она не станет от этого счастливей, а он найдет избавление в смертельном бою. Нет, он не станет ничего спрашивать, уж лучше гореть от неведенья.