- И неизвестно, кто из них достоин большей жалости...
За скатом последовали котлеты с пюре и с брюссельской капустой. Затем сыр. Наконец, яблоки, и, очищая их от кожуры, обедавшие все еще продолжали слышать наверху, у двери туалета голос мадам Катр.
- Открой, обещаю тебе, я тебя не трону... Слышишь?
Ребенок захныкал.
Прошло еще какое-то время. Заговорили о чем-то другом. Отобедав, подсели поближе к печке. И тут появилась мадам Катр, которую не ждали, с застывшим лицом и с чуть менее сизым под свежим слоем пудры носом.
Оглядела присутствующих с неким подобием полуулыбки, готовой превратиться в гневную гримасу. Но все сохраняли серьезность, занимаясь беседой или чтением.
- Рыбы не надо, - сказала она Раймонде. - Что еще есть?
Она размышляла о том, что эти люди слишком тесно обсели печку, так тесно, что другим совсем не достается тепла. И не потому, что им холодно, нет, они делают это намеренно, чтобы доказать свое право, свое превосходство над ней, прибывшей в пансион позже всех и получившей эти комнаты напротив туалета.
* * *
Неудачи градом сыпались на нее, именно на нее. Всю ночь стучавшая на ветру ставня была, конечно, ставней ее комнаты, так что она до утра не сомкнула глаз и задремала лишь на рассвете. Кроме того, постояльцы, словно сговорившись, то и дело хлопали дверью напротив, неизменно завершая эти визиты ревом сливного бачка.
Окно ее выходило не на море, а в очень узкую улочку, и когда она одевалась, старуха из дома напротив не сводила с нее критического и подозрительного взгляда.
Именно ее комната была оклеена самыми мрачными обоями...
Несмотря ни на что, она крепилась.
- Не забудь вымыть уши, Жан-Жак...Оставь в покое брата... Она старалась быть веселой, даже напевала что-то.
- Ну-ка, давайте споем все вместе...
И пансионеры, слыша, как они распевают, переглядывались с таким же недоумением, как когда они поссорились. А они распевали во все горло, все вместе втроем. И она пела вместе с ними, совсем как девчонка, то и дело наделяя сыновей звонкими поцелуями, дурачась и борясь с ними.
- На мосту Авиньон...
Они плясали, честное слово! Водили хоровод в промежутке между кроватью и умывальником, в неприбранной комнате. Хлопала дверь. Ох уж эти двери!...
- Жан-Клод, ты куда?...
Она надевала свою неизменную медвежью шкуру, свою нелепую шляпку, какие возможно, и носят в Париже, но отнюдь не в Сабль-Долон, посреди зимы. А высокие непомерно высокие каблуки, удлиняющие ее и без того длинные ноги, придавали ей вид взгромоздившегося на ходули человека.
Что же потом? Потом они удалялись все вместе, поднимая тучи брызг, крепко взявшись под руки. Она оглядывалась назад, бросая на пансион торжествующий взгляд, предназначавшийся всем этим дуракам, насмехавшимся над нею и ее детьми.