— А что будет? — спросил я. — Знаменитые телки в полупрозрачных платьях? Мартини? Кому-нибудь вручат «Оскара»?
Калев пожал плечами. Я увидел, что тень его в неверном, далеком свете намного длиннее, чем ей полагается быть.
— Эйлин Уорнос, например. Ты хочешь посмотреть на нее в прозрачном платье?
— А то. Она — хористка?
Я никак не мог вспомнить, кто такая Эйлин Уорнос, какая-то актриса? Певица? Что она пела и пела ли что-нибудь вообще?
— Но почему в лесу? — спросил я. — Это не место для шоу. Где они рассадят зрителей?
— Есть подземный партер. Ты тоже будешь сидеть там. Я помахаю тебе со сцены.
Голос его казался глухим и очень далеким, отчего-то мне показалось, будто я говорю с Калевом по телефону. Желтый свет, льющийся из-за деревьев, казался слишком сильным, и я подумал о зареве, которое поднималось над Аламогордо.
— Будет все, — продолжал говорить Калев. — Хористки, химикаты, бесплатные напитки, этнические чистки, голод, и эти маленькие бутерброды.
— Канапе? — спросил я.
Калев кивнул. Я старался переступать через желтых, светящихся, толстых личинок, обходить земные звезды, но Калев шел прямо по ним, и они вспыхивали под его ногами. Маленькие взрывы.
— Мне нужно найти Леви. Он весь дрожит. Никто не придет, если меня не будет рядом.
— Ты слишком много думаешь об этом. Впереди столько всего.
Я споткнулся о длинный, извивающийся корень. Вполне типичное для меня событие, разве что не хотелось упасть на личинок, копошащихся в черном покрове гнилых листьев. Я полетел вниз и выпустил руку Калева. Он крикнул:
— Мы и так опаздываем, Макси, а я еще должен выступить! Ты не можешь кинуть меня здесь!
И эти последние слова будто бы правда принадлежали Калеву, и я подумал, что глаз его, единственный уцелевший глаз, должен снова стать серым, человеческим. Мне стало очень холодно, и я понял, что лежу в яме. Как леволиберальный интеллектуал четырнадцати лет от роду я, конечно, подумал о расстрельном рве, но это оказалась отдельная, вполне отвечающая моему индивидуализму могила. Из нее мне тоже были видны звезды. Я попытался выбраться из ямы, и для этого мне пришлось встать на гроб. Земля была заледенелая, такая твердая, что ранила пальцы. Я выбирался долго, грязно ругаясь и периодически сваливаясь обратно. Наконец, я обнаружил себя на нашем городском кладбище. Могила располагалась под крючковатым деревом, зимой оно казалось фантазией Тима Бертона, но к лету неизменно зеленело и становилось, может быть, самым красивым деревом во всем Ахет-Атоне, с кроной шикарной, как волосы Вирсавии, когда она распускала их.