Собеседник комиссара притворился спящим.
— Но вот беда: еще одна судимость означает, если не ошибаюсь, пожизненную ссылку в колонии. Что скажешь?
— Отстаньте. Я спать хочу.
— А я тебе не мешаю. Но и ты мне не помешаешь говорить. Я знаю, твои приятели еще не засветились.
Сейчас они все устраивают так, чтобы завтра, если я назову номер машины, владелец гаража заявил, что их автомобиль всю ночь безвыездно простоял у него.
Распухшие губы Одиа растянулись в блаженной улыбке.
— Но одно я тебе все-таки скажу: я накрою Кажо.
Всякий раз, когда я хотел кого-нибудь накрыть, я добивался своего. Так вот, когда Кажо влипнет, влипнешь и ты, а уж тогда не обижайся…
К пяти утра Мегрэ допил вторую порцию рома, а воздух в комнате посинел от трубочного дыма. Одиа столько раз перевернулся в постели с боку на бок, что в конце концов сел, на скулах у него проступили красные пятна, а глаза заблестели.
— Не Кажо ли подстроил то, что произошло нынче ночью? Похоже, верно? Эжен в одиночку до этого бы не додумался. А если так, ты должен понимать, что твой хозяин не прочь от тебя избавиться.
Кто-то из постояльцев, разбуженный нескончаемым монологом Мегрэ, постучал об пол ногой. Комиссар снял жилет — ему было жарко.
— Дайте и мне рому.
В номере был всего один стакан, и оба пили поочередно, не слишком обращая внимания на количество поглощенного спиртного. Мегрэ непрерывно возвращался к своей мысли:
— Я прошу немногого. Признай только, что сразу после смерти Пепито Кажо зашел за тобой в «Табак».
— Я не знал, что Пепито мертв.
— Вот видишь! Значит, ты, как и сегодня, был в «Табаке» с Эженом и, конечно, с глухим коротышкой, содержателем борделя. Кажо заходил в кафе?
— Нет.
— Значит, постучал в окно. У вас должен быть условный сигнал.
— Ничего я не скажу.
В шесть небо посветлело. По набережной пошли трамваи, и буксир огласил реку пронзительной сиреной, словно собирая растерянные им ночью баржи.
Цвет лица у Мегрэ стал почти таким же ярким, как у Одиа, взгляд — таким же оживленным.
— Хочешь, я по-дружески расскажу тебе, что будет теперь, когда ваши знают, что ты был здесь и мы поговорили? При первой же возможности они опять возьмутся за свое и уж на этот раз тебя кончат. А чем ты рискуешь, заговорив? Тебя ведь нужно только прикрыть, продержав несколько дней в тюрьме. Когда всю банду возьмут, тебя выпустят, и дело с концом.
Одиа внимательно слушал. И словно давая понять, что не отвергает категорически замысел собеседника, процедил как бы себе под нос:
— В таком состоянии, как сейчас, я вправе требовать помещения в тюремную больницу.