— Безусловно. А ты же знаешь, какая санчасть во Френе. Получше любого госпиталя будет.
— Посмотрите, не распухло ли у меня колено.
Мегрэ послушно снял повязку. Колено действительно распухло, и Одна, трясшийся над своим здоровьем, с тревогой ощупал опухоль.
— Как по-вашему, не отрежут мне ногу?
— Ручаюсь, что через две недели ты будешь здоров.
У тебя небольшое воспаление суставной сумки.
— А!
Одна уставился в потолок и пролежал так несколько минут. В одном из номеров зазвонил будильник. По коридорам зашуршали шаги персонала, приступающего к своим обязанностям, затем с лестничной площадки донеслось нескончаемое шарканье сапожных щеток.
— Ну, решил?
— Не знаю.
— Предпочитаешь пойти под суд вместе с Кажо?
— Мне бы водички.
Одна нарочно тянул время. Он не улыбался, но ему — это чувствовалось — нравилось, что за ним ухаживают.
Мегрэ помалкивал. Со спущенными подтяжками он расхаживал по номеру, делая все, чего требовал раненый. Горизонт порозовел. Солнечный луч лизнул окно.
— Кто ведет следствие?
— Комиссар Амадье и следователь Гастамбид.
— Хорошие ребята?
— Куда уж лучше.
— Признайтесь, я чудом уцелел. Чем меня зацепило?
— Левым крылом машины.
— Вел Эжен?
— Он самый. Марселец сидел рядом. Кто он такой?
— Молодой парень, всего три месяца, как здесь. Раньше работал в Барселоне, но, похоже, ему нечего там больше делать.
— Слушай, Одиа. Играть и дальше в прятки нет смысла. Я вызываю такси, и мы едем вдвоем на набережную Орфевр. В восемь появится Амадье, и ты вывалишь свой товар.
Мегрэ зевнул. Он вымотался до того, что с трудом выговаривал слова.
— Почему молчишь?
— Ладно, едем.
Через несколько минут Мегрэ умылся, привел себя в порядок и распорядился, чтобы им принесли завтрак.
— Понимаешь, в твоем положении тюрьма — единственное место, где ты можешь быть спокоен.
— Амадье, это такой высокий, всегда бледный, с длинными усами, верно?
— Да.
— Совершенно его не знаю.
Восходящее солнце наводило на мысль о домике у Луары и удочках, ожидающих на дне лодки. Может, это было следствие усталости, но в один прекрасный момент Мегрэ захотелось все бросить, он удивленно воззрился на Одиа, словно забыв, что тот здесь делает, и запустил пятерню себе в волоса.
— А что же я надену? Брюки-то у меня порваны.
Позвали коридорного, и тот согласился пожертвовать старыми штанами. Одиа хромал, постанывал, всей своей тяжестью висел на руке спутника. Через Новый мост они перебрались на такси, и глотнуть свежего утреннего воздуха было уже большим облегчением. Из ворот предварилки, выгрузив ночной улов, выезжал пустой полицейский фургон.